Царь Сиона

— Фу, не говори таких возмутительных вещей! Ты не понимаешь, что такое красота. И потом это предсказание старой Мерты… Но ты права: не стану об этом больше думать, потому что не могу думать без слез. Сперва он, казалось, был слишком знатен для меня; к тому же еще у меня на шее был мой старик, а потом… Потом он исчез, неизвестно куда: и кто знает, кого и где он ласкает теперь.

Госпожа Кампенс закрыла передником свои заплаканные глаза, а Натя, в сущности мало огорченная хозяйским горем, продолжала работать, напевая известную песенку побратимства: «Храни нас от бледной смерти». В комнате же Гаценброкер вел беседу с актерами своей труппы; тон его при этом был совсем не тот, каким он говорил только что со своей невестой.

Они толпились вокруг него; только двое решились усесться верхом на скамье перед камином. Рассевшись в кресле небрежно и расставив ноги, вожак этой труппы обратился к своим товарищам по искусству со словами:

— Довольно, наконец, этой праздной болтовни! Говорите, чего же вы хотите от меня?

— Мы хотим получить то, что нам еще не доплачено, Бенедикт, — сказал смело один из сидящих — человек с седой головой, на котором был надет пестрый сюртук: по-видимому, он являлся депутатом от всех остальных.

— Вы настоящие мужики: как затянули одну старую песню, так и не перестаете повторять ее без конца, — насмешливо сказал вождь. — Ну, вот касса! Смотрите сами, найдется ли там хоть пять грошей, а расходы еще предстоят впереди.

— Ти, ти, ти, га-га, ти-га, ти-га, — проговорил насмешливым тоном и подражая голосу птицы потешный всей компании; конечно так, если мы должны всему слепо верить. Но, говорят, кто стережет сало, тот его и смакует. Ах, черт возьми, мне придется порядком пропотеть зимой над варкой клея, пока удастся вознаградить себя за то, что ты у меня отнял, Бенедикт!

— Что же вы думаете, что я обманываю вас? — грозно завопил главарь. — Говорю вам еще раз: вот наша касса; смотрите сами. Я ничего не имею кроме убытка от всей этой истории. Лучше бы я никогда не связывался с вами и не начинал этой проклятой балаганщины.

Господа артисты шептались, смеялись и перебранивались между собой.

— Касса, правда, пуста, — сказал старик двусмысленным тоном, — это совершенно верно. Нельзя сомневаться в этом; но должна ли она быть пустой — это вопрос! Я должен получить еще семь любецких марок.

— А я два с половиной гульдена.

— И мне еще не доплачено сколько-то штюберов.

— И мне, и мне, и мне! — кричали остальные.

— А мне — тринадцать фламандских фунтов! — захохотал арлекин, прыгнув, как козел.

— Ах, вы, любецкий бездельник да фламандский скоморох! Вы — жадные до штюберов и флоринов! — продолжал Бенедикт Гаценброкер с яростью. — Разве вы не знаете, что я женюсь и делаю выгодную партию? Что же, вы хотите высосать весь мозг из моих костей? Хотите, чтобы я, кроме труда, потраченного мной, и кроме моих знаний, вложенных в это дело, потратил бы еще и чистые деньги ради вашей фантазии? И вот извольте: с такими-то молодцами я должен еще завтра снова устраивать представление!

— Завтра? Ого, го… Ну, нет, из этого ничего не выйдет!.. Мы играть не станем! Лето прошло — и делу конец!.. Мы не станем играть.

Все эти восклицания раздавались вокруг и переходили из уст в уста, производя смешанный гул, точно в пчелином улье.

— Тише! — крикнул хозяин, ударив кулаком по столу. — Так нужно, однако, — и вы должны будете играть. Магистрат требует этого. Мы должны завтра нашим искусством послужить делу призрения бедных. Попечительство уже выбрало пьесу. Правда, мы будем распинаться даром, зато это — семя, из которого должен вырасти плод в будущем году. Вы должны знать, что только в том случае (мне сказал это один из думских) мы получим разрешение на будущий, 1531-й год, если исполним это требование.

— Ти, та, та! Это все увертки и фокусы, — запела снова вся компания. — Утро вечера мудренее: у нас будет еще достаточно времени об этом позаботиться. Горожане все равно непременно захотят летом иметь театральное развлечение. Так ведется исстари и тут не может быть перемены. А что касается представления в пользу нищей братии, то об этом в нашей привилегии пока ещё ничего не говорится.