Царь Соломон

Но обратим внимание и на то, что имена всех жен Соломона так и остались неизвестными — за исключением Наамы, матери Ровоама, ставшего его наследником. Более того — мы почти ничего не знаем о его взаимоотношениях с этими женами и наложницами; о его детях — хотя, вне сомнения, у него были сыновья и дочери, и двух своих зятьев Соломон даже назначил губернаторами.

Если Давид предстает со страниц Библии человеком, раздираемым страстями и семейными проблемами; если перед нами проходят его сложные отношения с первой женой Мелхолой; его страсть к Авигее и Вирсавии; его боль за смерть сыновей Амнона и Авессалома; его забота о будущем Соломона, то в отношении последнего ничего этого сказать нельзя.

Во всяком случае, Библия об этом молчит, что невольно наводит на мысль, что, в отличие от отца, Соломон отнюдь не был, что называется, образцовым семьянином. Скорее наоборот: проблемы семьи его никак не волновали. Царским гаремом, в дни Соломона, судя по намекам мидрашей, правила его мать Вирсавия, возможно, пережившая сына.

Ни к одной из своих жен Соломон, похоже, не испытывал особого пристрастия. Мы нигде не находим свидетельств и того, что он занимался воспитанием детей — если не считать, что «Екклесиаст» и «Притчи» написаны как наставление сыну (но вопрос в том, был ли Соломон и в самом деле автором этих книг, да и речь в данном случае может идти не более чем о литературном приеме).

Женщины, судя по всему, интересовали Соломона исключительно как орудие для достижения тех или иных политических целей и как объект чувственного наслаждения. Ценитель женской красоты, он попросту собирал их в своем гареме — подобно тому как собирают марки, бабочек или гербарий. Однако последствия такого «хобби» царя оказались отнюдь не безобидными не только для культа Единственного Бога, но и для нации и государства:

«Во время старости Соломона жены его склонили сердце его к иным богам, и сердце его не было вполне предано Господу Богу своему, как сердце Давида, отца его. И стал Соломон служить Астарте, божеству Сидонскому, и Милхому, мерзости Аммонитской. И делал Соломон неугодное пред очами Господа, и не вполне последовал Господу, как Давид, отец его. Тогда построил Соломон капище Хамосу, мерзости Моавитской, на горе, которая пред Иерусалимом, и Молоху, мерзости Аммонитской. Так сделал он для всех своих чужестранных жен, которые кадили и приносили жертвы своим богам» (3 Цар. 11:4–8), — с явным осуждением говорит Библия.

Талмудический трактат «Шабат» разъясняет, что сам Соломон, безусловно, не отдавал указаний строить все эти языческие капища. Но вместе с тем он и не препятствовал женам (якобы принявшим иудаизм) возводить храмы своих богов неподалеку от Иерусалима, а значит, нес полную ответственность за их строительство.

В сущности, как уже понял читатель, Соломон провозгласил то, что сегодня называется свободой вероисповедания — принцип до него неслыханный. Причем дело тут явно было не только, да и не столько, в женах-язычницах. Объявляя, что в Иерусалиме каждый может свободно отправлять свои религиозные культы, Соломон тем самым укреплял столь важный для него имидж Иерусалима как «столицы мира», космополитического центра, где любой чужеземец чувствует себя как дома.

Вместе с тем глубоко верующему человеку трудно, невозможно поверить, что Соломон и в самом деле на каком-то этапе своей жизни впал в язычество и засомневался в истинности веры в Единого Бога. По версии современного еврейского исследователя Библии, раввина Шломо Авинера, Соломон не случайно в своей первой молитве в Храме призвал Господа прислушиваться к молитвам приходящих сюда чужеземцев. По всей видимости, он был глубоко убежден, что великолепие Храма, действенность произнесенной в нем молитвы, сам универсальный гуманистический характер веры во Всевышнего приведет к ней другие народы Земли.

«Смотрите, я не запрещаю отправления чьих бы то ни было культов, но попробуйте задуматься — и вы сами поймете, насколько нелепа, бездуховна и примитивна вера в идолов, и насколько логически обоснована и духовна вера в Единственного Бога, которую принесли миру евреи!» — такой, по мнению раввина Авинера, была суть этой политики Соломона[121].

Ошибка Соломона заключалась, продолжает раввин Авинер, в его непонимании, что мир на том этапе своего развития еще не был готов принять высокие истины монотеизма, а также в недооценке огромной притягательной силы язычества, потакающей самым низменным человеческим инстинктам.

В результате все вышло с точностью до наоборот: вместо того, чтобы еврейский монотеизм влиял на представителей различных стекающихся в Иерусалим народов, языческие культы влекли к себе все больше и больше израильтян, оказывая тлетворное влияние на народ. Таким образом, именно во времена и с легкой руки Соломона в среде израильтян произошла та первая из вспышек возвращения к язычеству, которые потом повторялись на протяжении всей истории вплоть до разрушения Первого храма.