Царь всех болезней. Биография рака

“Я столько раз писал вам мысленно, что телепатия скоро станет моим любимым способом общения, – с теплотой писал ей Фарбер, – но такие послания невозможно отправить адресату”[274]. Простое знакомство переросло в приятельство, приятельство – в дружбу. Между Фарбером и Ласкер завязалось синергетическое партнерство, которому суждено было продлиться не один десяток лет. В 1950-е Фарбер начал называть их противораковую кампанию “крестовым походом” – и это было глубоко символично. Для Сиднея Фарбера и Мэри Ласкер эта кампания действительно стала крестовым походом, научной битвой, исполненной такого фанатичного накала, что уловить ее суть можно было лишь с помощью религиозной метафоры. Казалось, они обрели незыблемое видение, устойчивый образ исцеления, и ничто не могло остановить их в обращении к нему даже сопротивляющейся нации.

“Эти новые друзья химиотерапии”

Смерть человека – как коллапс державы,

Рождавшей армии отважные, пророков и вождей,
Имевшей гавани богатые, суда, по всем морям что плавали,
Теперь же не способной ни в альянс вступить, ни помощь оказать в нужде.

Чеслав Милош. “Упадок”

Недавно я начал замечать, что отнюдь не научные мероприятия вроде коктейлей у Мэри Ласкер или активностей фарберовского Фонда Джимми как-то связаны с формированием научной политики.

Роберт Морисон[275]

В 1951 году, пока Фарбер и Ласкер с “телепатической” интенсивностью обменивались посланиями о ходе кампании против рака, одно судьбоносное событие кардинально изменило характер и степень неотложности их усилий.

У Альберта Ласкера диагностировали рак толстой кишки. Нь10-йоркские хирурги героически пытались удалить опухоль, но лимфатические узлы вокруг кишечника оказались сильно поражены, так что операцией уже нельзя было помочь. В феврале 1952 года Альберт, ошарашенный ситуацией и ожидающий смерти, все еще находился в больнице.

Горькая ирония подобного поворота событий не ускользнула от внимания ласкеритов. В конце 1940-х, стремясь повысить осведомленность населения в отношении онкозаболеваний, они писали во всех своих информационных материалах, что каждый четвертый американец когда-нибудь заболеет раком. Альберт стал тем самым “четвертым”, причем его сразил недуг, с которым он так упорно боролся. “Несправедливо, – сдержанно писал один из его близких чикагских друзей, – что человек, столько сделавший на этом поприще, должен страдать сам”[276].

В обширной коллекции личных документов – мемуарах, письмах, заметках и интервью, занимающих 80о ящиков, – Мэри Ласкер оставила ничтожно мало свидетельств своей реакции на ту страшную трагедию. Несмотря на свою одержимость болезнью, она подчеркнуто молчала о телесных аспектах, о вульгарности умирания. Лишь эпизодически на страницы прорывается ее внутренняя жизнь, ее глубочайшее горе: визиты в нь10-йоркскую больницу “Харкнесс-павильон”, где погружался в кому Альберт, или письма онкологам – в том числе и Фарберу – с отчаянными вопросами, не найдется ли еще какого, пусть и экспериментального, лекарства. В последние месяцы перед смертью мужа ее письма приобрели маниакальный, навязчивый характер. Опухоль дала метастазы в печень, и Мэри тактично, но настойчиво искала любые возможные терапевтические средства, пусть даже самые умозрительные, чтобы остановить болезнь. Однако по большей части бумаги того периода пропитаны тишиной – непроницаемой, густой и невероятно безлюдной. Мэри Ласкер предпочла тосковать в одиночестве.

Альберт умер 30 мая 1952 года, в 8 утра. Похороны проходили в кругу самых близких людей в нь10-йоркской резиденции Ласкеров. В некрологе Neu> York Times отмечали: “[Альберт Ласкер] был больше, чем филантропом, ибо отдавал не только имущество, но и все свои силы, способности и жизненный опыт”[277].

Мэри Ласкер постепенно возвращалась к общественной жизни, погружаясь в рутину сбора средств, балов и благих дел. Календарь ее социальных активностей снова переполнился: танцы в пользу медицинских фондов, прощальный прием в честь ухода Гарри Трумэна с президентского поста, сбор средств на борьбу с артритом. Снова собранная и энергичная, Ласкер пылающим метеором ворвалась в разреженную атмосферу Нью-Йорка.