Цареградский оборотень

Для трудных родов княгини на берегу реки поставили обыденную баню*. Срубили ее по-особому -- в реж, с пазами между бревен, так что свет пронизывал ее всю насквозь. Богит велел всем Туровым распустить пояса и развязать все узлы, что найдутся во граде. Распахнули все двери. Раскрыли все клети, короба, сундуки, туеса и бочки. Вывернули мешки. Разодрали надвое последний вытканный холст. Наконец девять раз облили роженицу водой, собранной в березовый туес по течению реки. Ни град, ни река не помогли.

Безропотная, тихая Лада с круглым лицом, похожим на утренний свет уходящей с неба луны, проведала лучше бабок и волхвов свою участь. Когда за стенами наступил полдень, в ее глазах еще только поднимался рассвет, а на побледневших губах уже выпали сумерки. Она попросила Богита войти в сруб и приблизиться к ней.

-- Не по мне горюйте,-- прошептала она, роняя слова в сумерки.-- Князя прости, а дитя спаси.

В золотой скифской чаше жрец Богит все утро сберегал росу, взятую из священного озера. Он заглянул на дно чаши и, увидев на дне рассеченное надвое яйцо, сказал князю-воеводе:

-- Твое распутье, князь. Отдаешь ли обоих, берешь ли одного. Сына.

-- Беру сына,-- хрипло отвечал князь-воевода.

Пот, пахший загнанным жеребцом,тек с князя ручьями.

-- Беру сына, старый,-- повторил он.-- Что велишь, старый?

-- Не я велю,-- отвечал Богит.-- Нынче твоя вина велит. Ты -- князь. Веление одно. Сечь.

Князь просил у супруги прощения и ронял слезы в наступавшую на ее губах ночь.

Когда он отошел от скамьи, по его волосам и по бороде струями-змейками стекала на рубаху седина.

Он покинул сруб, крепко встал на земле у входа и, разодрав на себе рубаху снизу вверх, острием ножа рассек себе кожу от пупа до грудины.

-- Вижу врата! -- прошептала княгиня, когда в ее глазах встало солнце.-- Ирий! Откройте мне!

Когда первая капля княжьей крови упала в землю, выгнутый серп священного лезвия потек серебристой тонкой струйкой по чреву княгини Лады, рассекая надвое все ромейское царство. В Царьграде, посреди перехода между верхним дворцом и нижним, треснула сверху донизу настенная мозаика, изображавшая райские сады. И раскололась под самим дворцом одно из гранитных водохранилищ с пресной влагой, затопив половину зерновых подвалов и подземных ходов, прорытых для спасения василевсов от их врагов..

Шумно вырвались из чрева княгины воды, вынося на свет неподатливый плод, третьего сына князя-воеводы Хорога.

И столь велики были плодные воды, столь долга была пуповина, что плод понесло из сруба под ноги князю, а у него из-под ног -- прямо в реку. Замер князь, глядя, как река обмывает сына и, подергивая за пуповину, как за жильную лесу, тянет его за собой в полуденную сторону света, рямиком к ромейскому царству.

-- Бери сына! -- велел Богит.

-- Пусть уносит! -- оскалившись по-волчьи, вдруг прохрипел князь.-- С ним смерть моя!

-- Бери, князь, не гневай Мать-землю! -- громовым гласом рек жрец Даждьбожий.

И очнулся князь Хорог, и бросился в реку, и вынес из текучей воды сына, испачкав его уже своей черевной кровью.

Так родился княжич Стимар.

Как только Богит пригляделся к долгой пуповине, то увидел, что вся она испещрена ромейскими буквами, вся свита-сплетена из этих чужих букв. Пуповину не могли перерезать ни на мече, ни на каленой стреле. Перепробовали все, даже кузнечный молот и простой серп. Пуповина поддалась только тогда, когда ее стали резать на ребре золотой ромейской монеты, принесенной по велению самого Богита.

Тихая Лада почти не мучилась и умерла, когда на ее губах миновала ночь и показался холодный рассвет.

-- Что же будет, старый? -- вопросил князь, когда над побледневшей княгиней сняли с обыденной бани крышу, когда сам князь свыкся с нелегким днем, вернулся в себя и кровь запеклась змейкой на его чреве.

-- Богатым быть твоему сыну,-- хмуро, через плечо, отвечал ему жрец.-- Сохранит он сокровища твои и преумножит. А то и до Царьграда дойдет, сядет в нем самим василевсом.

Сказал так Богит и сразу пожалел о сказанном. Он хотел укорить князя, уязвить его, а вышло обратное. Князь приободрился, расправил плечи, гулко вздохнул.

-- Хоть какой толк,-- сказал он.-- Коли уж не в реку... коли уж не волхвом ему стать.

Намекал князь на самого Богита. Кому случалось родиться у северцев да и у прочих племен нелегко да с чудесами, тому прямая была дорога -- сделаться с годами ведуном, жрецом, вещим старцем.

Сам Богит был из прямой Туровой лествицы, а не стал ни князем-старшиной, ни воеводой, никогда не ходил на Поле и не брал в руки меча. Он родился весь перевитый и удавленный пуповиной. Первую седьмицу был он холодным, как уж. Отогревали его и в печи, и в разверзнутом чреве только что заколотой овцы, проносили много раз через расщеп в молодом ясене. А на восьмой день Солнце вдруг закатилось не за лес, а прямо за зыбку, в которой качали полуживого младенца. С того заката Богит пошел жить в полную силу, а его зыбка все лето зарастала буйным, цветастым разнотравьем, хотя мамки и выпалывали из нее всю траву с корнями не единожды.