Цареградский оборотень

-- Живой...-- робко ответил последыш, испугавшись больше всего того, как бы брат не прогнал его обратно и не заставил вернуться на теплые полати, к храпящим коровам-мамкам.

Коломир потыкал молодшего пальцем в бока:

-- Весь ли живой? Где болит, говори.

-- Нигде,-- обрадовался последыш.

-- Попрыгай,-- велел брат.

Последыш повиновался. В правом боку у него несильно заломило, но он смолчал.

-- Держись за мной,-- сказал Коломир и повел братьев по новой, ночной тропе.

Только по дыханию малых, еще с утра застывшему над землей от их крепких заговоров, можно было теперь различить эту тропу в кромешной безлунной тьме. Она вела в черные щели посада, к овинам, а дальше -- к черной, грузно дышащей стене леса, где с приближением малых быстро скопилось так много человечьего страха, что страх этот уже начинал моросить вокруг по листве, как обложной дождь.

Там, у края леса, Коломир заставил всех вытянуться цепочкой и взяться за веревку, передний конец которой опоясывал его самого, в эту ночь самого старшего из Туровых.

Как только братья взялись, веревка сразу крепко натянулась и потащила всех в лесной мрак, как в яму. Коломир заставил братьев спускаться бегом, не оглядываясь по сторонам.

Последыш загородил свободной рукой лицо, чтобы в лесу не хлестнула по глазам ветка. Так бы он сказал братьям, если бы его стали укорять за трусость. На самом деле он прятал глаза от страхов, шумевшим по листьям и ветвям вокруг. Неисчислимые лесные глаза мерцали везде, видели братьев отовсюду из тьмы, неслись вместе с ними то рядом, то поодаль, стремительно просачиваясь сквозь ветви и листву. Живые облака неведомой силы расходились впереди от крепких слов Коломира и смыкались позади, за спинами у его младших братьев. Черные комья сов косо падали с вершин леса, и когтистые лоскутья летучих мышей со свистом проскальзывали мимо, цепляясь за волосы и царапая кожу на темени.

Вдруг веревка провалилась, и последыш ударился лбом в спину старшего брата.

-- Близко уже! -- прошептал Коломир через плечо.-- Чуете? Наш дух тут.

Братья дружно потянули носами. Пахло угольной горечью, и этот дух близкого огня и жилища уже отгонял страхи в сторону, как отгоняет ветер дождевую тучу.

От того места Коломир повел братьев прочь с тропы, через густой кустарник. Он сказал, что лесной ветер тянет прямо на дружинную конюшню. Все братья уже знали, что будет хуже всего, если их почует конь. Тогда уж прячься-не прячься, а выловят воины в лесу всех без труда и день-другой придется отлеживаться на полатях от березовой каши.

Собравшись с духом, последыш выглянул из-за спины брата. Впереди, за черными зубьями тына, стояло зарево. До самого неба, до самых высоких звезд взлетали снопы искр. Доносился треск большого пламени.

Красные отблески огня трепетали вверху на листьях.

И внезапно из клубившейся за тыном красноты, поднялся сильный голос отца.

Все Туровы братья замерли, затаили дыхание.

Отец, князь-воевода Хорог, зачинал Круговую Песнь Воинов, Песнь, отгонявшую всякую вражью силу до самого окоема земель. Голос отца стал гулко дробиться, будто он пел, пустив своего коня вскачь. Вслед за отцом вступали в Песнь его воины. Высохли, кончились в лесу и все страхи молодших. Застыл лес, как сон, окованный священной песнью мужей.

Последыша сладко зазнобило, и он стал засыпать против желания. Глас отца уже стал казаться ему гласом того резноликого и всевластного в своем молчании и неподвижности столпа, что глядел с возвышенности поверх дружины, поверх лесов и Турова града.

Рука Коломира крепко ухватила молодшего за шею, и он, не успев очнуться, стукнулся лбом в бревно тына. Но тут же ему в глаза из щели в тыне ударили стрелы света и коротко ослепили.

Когда наконечники ослепительных стрел растаяли в слезах, последыш стал видеть: во дворе Дружинного Дома мощно пылал огонь, запечатленный угольными очертаниями людей. Воины чудились небывало худыми, и последыш догадался, что все они обнажены, как бывало раньше в горячем доме на берегу реки. Отец -- последыш сразу узнал его, хотя князь был виден лишь черным бесплотным рисунком на текучей огненной плоти, -- отец поднимал правую руку, вдвое удлиненную чудесной прямотою меча...

Княжич запомнил, как отцовский меч опускался, проникал в плоть огня, вспыхивал молниевым блеском, и вновь поднимался-восставал из огня вверх, сразу чернея, сразу превращаясь в смертоносную тень...

и было самое запретное для глаз молодших.

меч скользил по пламени, как падающее с неба черное перо сокола Перунова, и превращался в упругую мужскую плоть, наделяя плоть своей вечной Перуновой силою.

Тогда у последыша перехватило дыхание, и перед ним из тьмы, клубившейся над пламенем костра, проступил и придвинулся вплотную к самому тыну нечеловечий столп Перуна-бога, его резной лик с черным шрамом трещины и черными, как ночь в лесу, глазницами, древесный лик, освещенный огнем снизу сильно, до медного блеска.