Цареградский оборотень. Книга первая

Догадался княжич, что встреча с отцом будет короче рассвета. Девять лет назад отец провожал его в дальнюю дорогу, а ныне отец оставил сына Зе Тремя Межами лишь для того, чтобы тот, в свою очередь, проводил его в дорогу самую короткую — от земли до крады.

Тоска стиснула сердце Стимара, словно рукоять меча.

— Отец! Не тебе, а мне самому полагается отдать виру, — рек он. — Во мне зло. Богит ведал.

— Богит ведал, — отозвался князь-воевода на слова сына, и через его лоб, сверху донизу легла глубокая морщина, напомнившая Стимару выгоревший Лог. — Правда стала за ним. Ночью, по дороге, он попал мне в правый зрачок, как еловая иголка, и я не мог избавиться от него, пока не узнал всю правду.

— Я поднял руку на брата, — больше ничего впереди не страшась, как ему и велел накануне старый Богит, сказал отцу Стимар. — С меня полная вира.

— Не ты виновен, сын, а я. Ты смог своей волей запретить себе, ты поборол чужую силу, которой я не ведал, — так рек своему сыну За Тремя Межами пред вятичами и радимичами северский князь-воевода Хорог. — Я желал твоей власти над царством ромеев. Я отправил тебя в Царьград. Я не ведал и не сдержал чужой силы. Богит рек: в Царьграде, как в самом румяном яблоке, завелся червь-змея. Червь ужалил тебя, и ты вернулся с испорченной кровью. Теперь ты очищен. Богит открыл мне зеницу. Нет вины за Лучиновыми. Нет вины за Переславичами. Есть моя вина, Турова князя, перед иными родами и перед богами. И ныне ляжет за тебя моя вира. Только здесь, За Тремя Межами, отныне и навек — предел пролитой крови. Иди за братом, Стимар. Отныне он — истинный князь, а ты — молодший. Стой ныне, где стоишь, и не отворачивайся. Ты должен видеть, как я кладу полную виру. Прощай, сын!

Порывом ветра пронеслось его прощание — ни ухватить, ни вернуть.

— Прощай, отец! — невольным эхом откликнулся княжич.

Тоска все держала его сердце, как рукоятку меча. Княжич знал, что ныне, ради своего рода он должен побороть пред иными родами, как ночью перед своим братом, и эту последнюю силу — силу своей тоски.

Князь-воевода Хорог повернулся от сына к огню и вошел в пламя крады так же легко и вольно, как он всегда по весне уходил на Поле, оставляя за собой уже на закате своего прощального слова только пустую дорогу, обрывавшуюся далеко-далеко, на лезвии земного окоема.

Пламя разверзлось перед волей отца, а замкнулось за ним так же, как судорожно закрывается веко от попавшей в зеницу соринки.

Княжич смотрел, пока слезы не переполнили его глаза и не затопили все вместившееся в его взор пламя погребальной крады.

Крада зашипела, огонь разом опал с нее на землю и отпустил до самого неба прозрачный мост-дорогу, перекинувшийся на высокое крыло вил, девы небесной.

Княжич поднял глаза вслед отцу и увидел, что с небесного моста неторопливо возвращается на землю ястребиное перо, нечаянно прихваченное отцом с полуденного ветра, когда он спешил пересечь Поле и свои северские земли и выручить из чужой беды своего младшего сына.

— Я возьму полную виру, отец, — пообещал Стимар в небеса. — То, что ты прозревал обо мне — та же правда, что и реченная старым Богитом.

В темя Стимару фыркнул конь.

Княжич повернулся лицом к князю Лучинову, который уцелевшей рукой подвел к нему радимического коня.

— Наша вира за твою обиду, Туров, — сказал Лучинов. — Бери коня.

Княжич Переславов, ставший еще накануне вятским князем вслед убитому отцу, подал Стимару свой меч.

— Наша вира за твою обиду, Туров, — повторил он слова радимича. — Бери меч.

Стимар взял вятский меч, сел на радимического коня и направился в ту сторону, где прямо посреди ясного восхода, поднимался черный хазарский зрак.

На чужом коне и с чужим мечом Стимар скоро достиг Туровых межей, но так и не смог перескочить через них на свою землю. Ни у священного озера, которое после смерти Богита покрылось пенкой бельма. Ни у Перуна-столпа, от которого хазары по пути на град оставили только пень, на пядь ушедший под землю. Ни у погоста, где на столбах повисли клоки хазарских грив.

Вдоль всех родных межей цепью-обороной растянулась княжича родова, не способная к сече — старые и малые, тетки и сестры. Никто из них уже не увидел в княжиче страшного волкодлака, потому-то родова не кидалась от него врассыпную, а, напротив, смыкалась крепче в том месте, к которому он норовил подступиться, и не пускала домой.

— Нельзя тебе, княжич, пока с хазарами сеча. Наш князь Коломир не велел тебя пускать, — сказал Стимару правивший на межах родовой Туровой князь-старшина Вит.

— Я не малый! — растерянно гневался на коне Стимар, упираясь в свою родову, как в тын. — Я мечом рублю не слабей Коломира!

— Хазары пришли за тобой. Они тебя ищут и забрать хотят, как велели им ромеи, — открыл Вит княжичу новую тайну. — Князь-воевода Коломир велел тебе, княжич, стоять за межами, у Дома бродников, пока он не побьет хазар. Князь рек, что больше не отдаст брата ни хазарам, ни ромеям.

От новой злости-обиды на старшего княжич плюнул на чужую землю и погнал коня к лесу, вдоль своей родовы. Замелькали родичи стороной, словно колья ограды.