Цареубийство 11 марта 1801 года

— Vous etes un singulier homme, Sablukoffl

— En quoi done, madame? — возразил я.

— Vous ne savez done rien?

— Mais qu’y a-t-il a savoir?

— Comment done, l’Imperatrice a eu coup d’apoplexie et on la croit orte...[14]

Я чуть не свалился с ног и так побледнел, что г-жа Загряжская очень встревожилась за меня. Как только я пришёл в себя, я побежал к лестнице, бросился в экипаж и отправился в дом моего отца. Оказалось, что он уехал в сенат, куда его вызвали. Катастрофа, действительно, совершилась, сомнений быть не могло. Екатерина скончалась.

Александр Муханов[15], капитан конной гвардии, который на следующее утро должен быть жениться на моей сестре Наталье, также уехал из дому и отправился в казармы нашего полка, куда поспешил и я.

По дороге мне попадались люди разного звания, которые шли пешком или ехали на санях и каретах и все куда-то спешили. Некоторые из них останавливали на улице своих знакомых и, со слезами на глазах, высказывали своё горе по поводу случившегося. Можно было думать, что у каждого русского умерла нежно любимая мать.

Князь Платон Зубов, последний любимец Екатерины и её новый министр, немедленно отправил в Гатчину своего брата графа Николая Зубова, имевшего звание шталмейстера, с тем чтобы сообщить великому князю Павлу о кончине его матери. Сенат и синод были в сборе, и все войска столицы под ружьём, в ожидании манифеста. Граф Безбородко, в качестве старшего из статс-секретарей, находился в кабинете покойной императрицы, прочие же статс-секретари и высшие чины двора собрались во дворце в ожидании прибытия великого князя.

Вскоре вернулся граф Зубов с известием о скором прибытии Павла. Площадь перед дворцом была переполнена народом, и около полуночи прибыл великий князь. В течение ночи был составлен манифест, в котором оповещалось, для всеобщего сведения, о кончине императрицы Екатерины II и о вступлении на престол императора Павла I. Акт этот был также прочитан в сенате и была принесена обычная присяга.

Нельзя выразить словами ту скорбь, которую испытывал каждый офицер и солдат конной гвардии, когда в нашем полку прочтён был этот манифест. Весь полк буквально был в слезах, многие рыдали, словно потеряли близкого родственника или лучшего друга. То же самое происходило и в других полках, и таким же образом выразилась и всеобщая печаль народа в приходских церквах.

Рано утром 7 (19) ноября наш командир, майор[16] Васильчиков, отдал приказ, чтобы на следующее утро все офицеры явились на парад перед Зимним дворцом; назначенный же туда караул от нашего полка был осмотрен нашим майором самым тщательным образом. Между тем в течение ночи выпал глубокий снег, а к утру настала оттепель и пошёл мелкий дождь, и всем нам стало крайне неприятно идти вслед за нашим конным отрядом от казарм до дворца, около трёх английских миль, в лучших наших мундирах, синих с золотом, в парадных шляпах с дорогим плюмажем, увязая в глубоком снегу, лежавшем по дороге.

Это не было хорошим предзнаменованием для нового царствования и нового порядка вещей. Едва мы дошли до Дворцовой площади, как уже нам сообщено было множество новых распоряжений. Начать с того, что отныне ни один офицер, ни под каким предлогом, не имел права являться куда бы то ни было иначе, как в мундире; а надо заметить, что наша форма была очень нарядна, дорога и неудобна для постоянного ношения. Далее нам сообщили, что офицерам вообще воспрещено ездить в закрытых экипажах, а дозволяется только ездить верхом, или в санях, или на дрожках. Кроме того, был издан ряд полицейских распоряжений, предписывавших всем обывателям носить пудру, косичку или гарбейтель и запрещавших ношение круглых шляп, сапог с отворотами, длинных панталон, а также завязок на башмаках и чулках, вместо которых предписывалось носить пряжки. Волосы должны были зачёсываться назад, а отнюдь не на лоб; экипажам и пешеходам велено было останавливаться при встрече с высочайшими особами, и те, кто сидели в экипажах, должны были выходить из оных, дабы отдать поклон августейшим лицам. Утром 8 (20) ноября 1796 года, значительно ранее 9 часов утра, усердная столичная полиция успела уже обнародовать все эти правила.

Мы также услышали о курьёзных вещах, происшедших во дворце с прибытием нового императора. Говорили, что он, вместе с графом Безбородкой[17], деятельно занимался сожжением бумаг и документов в кабинете покойной императрицы; что император имеет вид очень сумрачный и с нетерпением ожидает прибытия своих собственных войск из Гатчины. Естественно, что все эти слухи не могли быть нам приятны, особенно после счастливого времени, проведённого нами при Екатерине, царствование которой отличалось милостивой снисходительностью ко всему, что только не носило характер преступления.