Цареубийство. Николай II: жизнь, смерть, посмертная судьба

Удалив Макарова с поста министра внутренних дел, государь поставил на его место черниговского губернатора Н.А. Маклакова, который в своей губернии отличился только тем, что восстановил против себя земство. Зато он был «любимцем» князя Мещерского, и тот делал ему карьеру. На аудиенцию к государю Маклаков явился с бантом Союза русского народа в петлице, держался бодро, а представленный наследнику, изобразил влюбленную пантеру, чем очень развеселил мальчика. Вопрос о его назначении был решен. Никаких данных к тому, чтобы возглавить важнейшее министерство, он не имел, на что Коковцов почтительно указал государю. Добавил, что ему будет трудно сработаться со ставленником князя Мещерского, с которым он расходится по всем основным вопросам. Но государь его успокоил:

— Вот вы увидите, какого послушного сотрудника я приготовил вам в лице Маклакова.

Новый министр внутренних дел с каждой неделей входил все больше в фавор. К верноподданническим докладам он непременно приберегал забавные истории. Он умел их рассказывать так, что сдержанный государь хохотал до слез. После доклада его непременно приглашали к завтраку, и он очень веселил великих княжон и государыню шутовскими выходками. Само собой понятно, что он был другом Распутина и получил высокий пост с его одобрения.

Он действительно стал послушным сотрудником, но не Коковцова, а… Щегловитова. Он активно взялся за полицейское обеспечение всего того произвола, который позволял двигать в нужном направлении «ритуальное» дело Бейлиса, ради чего он творил беззакония с еще большим энтузиазмом, чем до него Макаров, а до Макарова — Столыпин. Почему же эта грандиозная провокация провалилась?

Прежде всего потому, что против средневекового мракобесия восстала общественность. В деле Бейлиса она увидела попытку ослепить народ племенной ненавистью и под разгул «патриотических» страстей похоронить остатки гражданских свобод, дарованных в 1905 году, но с тех пор постоянно урезаемых. На защиту Бейлиса встала русская интеллигенция. Из писем и дневников видных деятелей той эпохи (Александра Блока, Александра Куприна, Зинаиды Гиппиус) известно, насколько сильным у некоторых из них было личное нерасположение к евреям. Не ради инородцев они выступили против судилища над Бейлисом, а ради самой России. Как вспоминал П.Н. Милюков, «высшая точка общественного негодования была достигнута, когда вся неправда режима, все его насилие над личностью воплотилось в попытке сосредоточить на лице невинного еврея Бейлиса обвинение против всего народа в средневековом навете — употреблении христианской крови. Нервное волнение захватило самые глухие закоулки России, когда, в течение 35 дней [сентябрь-октябрь 1913-го] развертывалась в Киеве, при поощрении или прямом содействии властей, гнусная картина лжесвидетельства, подкупленной экспертизы, услужливых прокурорских усилий, чтобы вырвать у специально подобранных малограмотных крестьян-присяжных обвинительный приговор. Помню тревожное ожидание этого приговора группой друзей и сотрудников, собравшихся вечером в редакции “Речи“. Помню и наше торжество, когда темные русские крестьяне вынесли Бейлису оправдательный приговор»[219].

А как реагировал на дело Бейлиса старец Распутин? В материалах о нем я не нашел указаний на то, чтобы он сказал хоть слово в пользу ритуального обвинения евреев или против него. Похоже, что он и его окружение были настолько поглощены улаживанием скандалов, вызываемых его похождениями, что главное общественное событие, будоражившее страну больше двух лет, ими просто не было замечено. Правда, есть указание на то, что когда, после оправдания Бейлиса, черносотенцы вознамерились воздвигнуть памятник Андрею Ющинскому с надписью «Убиенный от жидов», Распутин посоветовал царю этого не допустить, чтобы не возбуждать новый скандал. Однако личная непричастность старца к делу Бейлиса не отменяет того факта, что оно стало одним из самых ярких симптомов распутинщины. Оно показало, что система власти поражена гангреной и стремительно разлагается.

Казалось бы, инстинкт самосохранения должен был подтолкнуть к перемене курса, к тому, чтобы не изолировать власть от общества, а пойти на сближение с ним. Но для этого у власти должны были стоять люди, способные на смелые и разумные решения. Увы, таких не было, и само появление их становилось все менее вероятным. Власть лишь сильнее закусывала удила, приближая собственное падение.