Цареубийство в 1918 году

Но на встречу с комиссаром пришла и царица. Яковлев объявил о завтрашнем отъезде. Пайпс пишет: «Кобылинский утверждает, что царь ответил: «Я никуда не поеду», что на царя непохоже.» Верно. Но на самом деле он ответил: «Я никуда не поеду, потому что не могу оставить больного сына», а это соответствует его характеру – верность семье была принципом. Яковлев проявил свойственную ему гибкость: «Прошу этого не делать. Я должен исполнить приказание. Если вы отказываетесь ехать, я должен или воспользоваться силой, или отказаться от возложенного на меня поручения. Тогда могут прислать вместо меня другого, менее гуманного человека. Вы можете быть спокойны: за вашу жизнь я отвечаю головой. Если вы не хотите ехать один, можете ехать, с кем угодно. Завтра в четыре утра выезжаем.»

Описание последней тобольской ночи мы встречаем в двух не совпадающих между собой источниках: в показаниях следователю лиц, близких к семье Романовых, и в воспоминаниях Яковлева.

Оказывается, царь и царица думали, что Николая везут… подписывать Брестский мирный договор.

Легче всего улыбнуться, прочитав эту фантазию: ничто не могло быть дальше от реальности, чем попытка Ленина вернуть в какой бы то ни было форме монарха на авансцену истории. Но – мы получаем редкую возможность заглянуть во внешне невозмутимые, покорные воле судьбы души этих фаталистов. Их послушание всему совершавшемуся вокруг было не следствием безразличия к испытаниям, но глубоко религиозным восприятием революции как Божьего Суда над своим помазанником.

«От Господа Бога вручена нам Власть Царская над народом нашим. Перед Его престолом мы дадим ответ за судьбы Державы Российской» (из Манифеста от 3.V1I.1907). Но помазаннику, как всякому, дана была свобода воли на Земле, а как он ее реализует – вот за это и несет ответ перед Вышним Престолом…

Свободной волей Николай, пошел на грех смертоубийства – на войну. Свободной волей поставил победу высшей ценностью своей всероссийской власти. Когда генералы уверили его, что «из любви к Родине, ради ее целости, независимости, ради достижения победы» (М. Алексеев) необходимо отречение от престола, пошел на это. Господь завершил его жертву – Брестом.

«До Брестского мира государь верил в будущее благополучие России. После же потерял, видимо, эту веру. В то время он в самых резких выражениях отзывался о Керенском и Гучкове, считая их одними из главных виновников развала русской армии. Обвиняя их, он говорил, что они дали возможность бессознательно для самих себя разложить Россию» (П. Жильяр).

А вот рассказ Панкратова о реакции Николая на Октябрь:

«– Неужели Керенский не может остановить такое своеволие?

– По-видимому, не может.

– Как же так? Александр Федорович поставлен народом. Народ должен подчиниться… Ведь Керенский – любимец солдат, – желчно сказал бывший царь.

– И зачем разорять дворец? Зачем допускать грабежи и уничтожение богатств? – последние слова он произнес с дрожью в голосе. Лицо его побледнело, в глазах сверкнуло негодование».

А ведь обычно внешнее поведение всех Романовых было как раз отмечено исключительным самообладанием!

«Меня поражала незлобивость этих людей. Они ни на что не жаловались»

(В. Яковлев). А. Авдеев: «По виду царя никак нельзя было сказать, что он арестованный, так непринужденно весело он себя держал».

Комментарий советских авторов: «Идиотское безразличие к событиям» (П. Быков); «напускное простодушие» (М. Касвинов).

Но под внешним спокойствием таилась, оказывается, надежда, что кто-то его вновь призовет, что жизнь не кончена. И вот за ними прибыл в ссылку комиссар, их увозят. Конечно, в Москву. Ни народ, ни державы не верят прочности мира, пока он не подписан законным правительством страны. Отказ от подписания Брестского мира станет его последней политической демонстрацией на земле. Вот оно, исполнение мечты, – самопожертвование во имя России, достойный политика конец поприща. Лишь одно мучило семью: выдержит ли один, ведь на него наверняка будут давить карами для родных. Вдруг уступит!

Больше всех страдала несчастная царица. «Первый раз в жизни не знаю, как поступить», – сказала камер-даме, металась: остаться с больным сыном или ехать в последнюю дорогу с мужем в Москву, чтобы дать ему силы, чтобы не совершил из-за них ту же ошибку, что с отречением. Наконец решилась: «Мы едем с Машей».

– «Воля твоя», – ответил муж. Оклеветанная при жизни и после смерти женщина решилась на разлуку с единственным сыном ради спасения чести России, как она ее понимала.

И молились они в ту пору об одном – о спасении родины. Узнав о прибытии в Тобольск Яковлева, пишет Николай в дневнике, «дети вообразили, что он придет делать обыск, и сожгли все письма, а Мария и Анастасия даже свои дневники», но в бумагах великой княгини Ольги сохранились переписанные ею стихи поэта С. Бехтеева, видимо, настолько близкие душе, что не поднялась у нее рука их уничтожить. Вот эти стихи-молитвы:

Перед иконой Богоматери