Царевич Алексей

Обращают на себя внимание слова из письма: «…все так исправилось, как вы желали». Их можно интерпретировать однозначно: Евфросинья желала возвращения царевича в Россию. Сама Евфросинья после прибытия в Петербург показала на допросе: «А когда господин Толстой приехал в Неаполь и царевич хотел из цесарской протекции уехать к папе римскому, но я его удержала».

Что касается другой угрозы Толстого — относительно намерения царя добывать сына силой оружия и сосредоточения войск в Силезии, о чем якобы царь сам извещал Толстого, то эта мистификация оказала еще большее влияние на царевича. Правда, поначалу царевич усомнился в подлинности сообщения и попросил Толстого во время приватной встречи показать ему письмо. Письма, как известно, не существовало. Как Толстому удалось выпутаться из этого положения — неизвестно. Но в итоге, как мы уже знаем, царевич сдался.

О решении Алексея возвратиться к отцу известил цесаря и граф Даун. Он сообщал Карлу VI, что «царевич долго колебался дать положительную резолюцию», но наконец 3 октября согласился ехать. Царевич выразил желание отправить цесарю благодарственное письмо, а также просил разрешения прибыть в Вену для изъявления ему личной благодарности.

Надо сказать, что в Вене решение царевича вызвало вздох облегчения. Тайная конференция, созванная в связи с письмами царевича и Дауна, постановила рекомендовать цесарю дать аудиенцию царевичу, «тем более что он будет incognito». Кроме того, Конференция полагала необходимым направить к царю специального чиновника, с тем чтобы убедить Петра проявить к сыну милосердие, любовь и милость. «На письмо царевича вашему величеству отвечать не следует, — советовали императору члены Конференции, — а можно чрез императорского посла в Венеции объявить Толстому, что царевичу как в Вене, так и в других местах оказано будет все возможное внимание».

Однако согласие царевича отправиться к отцу еще не означало успешного завершения всего дела — надлежало доставить беглеца к русской границе и пересечь ее. Зная неуравновешенность царевича, его способность поддаваться стороннему влиянию, нужно было опасаться того, что в любой момент он может отказаться от принятого им решения, и тогда все старания Толстого и Румянцева пойдут прахом. Перед представителями Петра стояла непростая задача: на всем пути от Неаполя до русской границы держать царевича в полной изоляции, лишить его общения со всеми, кто мог внушить ему мысль о гибельности его поступка.

Насколько было важно сохранить тайну возвращения, явствует собственноручная приписка Толстого к его совместному с Румянцевым письму к царю от 3 октября 1717 года:

«По моей рабской должности я, Талъстой, дерзаю донести: благоволи, всемилостивейший государь, о возвращении к вам сына вашего содержать несколько времени секретно для того: ибо когда сие разгласится, то не безопасно, либо кому то есть противно, чтоб кто не написал к нему какого соблазна, от чего, сохрани Боже, может, устрашась, переменить свое намерение». Кроме того, Толстой просил прислать ему царский указ ко всем командирам русских войск, «ежели которые обретаются на том пути, которым мы поедем», чтобы они в случае надобности предоставляли ему охрану.

Толстой дважды предупреждал и Веселовского, чтобы тот соблюдал тайну возвращения царевича: «А буде услышишь в Вене, что государь-царевич изволит возвращаться в свое отечество, о сем не изволь отнюдь ни к кому в С.-Питербурк писать». В другом письме он объяснил причину необходимости соблюдать тайну: «чтобы какой дьявол не написал царевичу и не устрашил бы от его поездки». (Любопытно посланное одновременно с Толстым письмо Веселовскому Румянцева, написанное в несколько шутливом тоне. Сообщая о том, что «некоторую важную тягость с рук сбыли», Александр Иванович коснулся и интимных дел. Имея в виду известную вольность нравов неаполитанских дам, он успокаивал своего приятеля: «И об моей персоне изволь быть безопасен, ибо я до того не самой охотник».)

Труднее было обеспечить изоляцию царевича. Толстой и Румянцев не спускали с него глаз. Царевич, прежде чем возвращаться в Россию, изъявил желание поклониться мощам святого Николая в итальянском городе Бари. Толстой и Румянцев последовали за ним. Вице-король Даун предложил для этой поездки казенные кареты и эскорт из офицеров, но любезность была отклонена — мало ли как будут себя вести офицеры. «За что мы ему, благодарствуя, весьма то отрекли, — доносил Толстой, — и просили его, чтобы нас отправил как можно больше инкогнито, на нашем иждивении». Решительно откажется Толстой от конвоя и на обратном пути царевича в Россию.

Поездка в Бари заняла около недели. Подлинная ее причина заключалась не столько в особом благочестии царевича, сколько в том, чтобы протянуть время, дождаться согласия царя на те «кондиции», о которых упоминалось выше: чтобы отец позволил ему жить в его деревнях и чтобы у него не отняли Евфросинии.

Известие о благополучном разрешении дела чрезвычайно обрадовало Петра. 17 ноября 1717 года он отправил собственноручное письмо царевичу: