Царевич Алексей

17-го утром, в 7 ¹/₂ часов, прибыл ко мне чиновник канцелярии с приглашением немедленно явиться к канцлеру. Я ему ответил то же, что и накануне. 18-го между 9 и 10 часами утра приехал секретарь Веселовский, чтобы осведомиться о моем здоровье, на что я ответил ему, что об этом легко узнать по лицу моему. Тогда он передал мне ноту на немецком языке, в которой от меня требовали, чтобы, ввиду того, что в словесных ответах, данных мною при допросе 13-го числа, я показал, что во время пребывания в Москве и производства уголовного следствия я, подобно всем голландским негоциантам, находился в беспрерывном страхе, я назвал всех этих боязливых негоциантов или бы указал на одного из них; в случае же отказа с моей стороны со мною поступлено будет как с лицом, не облеченным никаким официальным характером. На это требование я возразил, что совершенно будет лишним называть некоторые имена, потому что не одни только голландцы, но все без исключения иностранцы были в это время в таком же страхе, как и я. Кроме того, я заметил, что никто не имеет права лишить меня характера, которым я облечен, исключая ваших высокомочий, моих единственных судей, и что с этой минуты я не буду давать никому никакого ответа, ни объяснения, горько упрекая себя, что выказал столько слабости, но что я надеялся быть оправданным, тем более что поведение в отношении меня барона Шафирова было беспримерно грубо и что со мною поступают самым странным и необъяснимым образом: не только не удовольствовались полным нарушением международного права, но мне еще препятствуют довести до сведения штатов о моем бедственном положении и обвиняют меня во лжи. При этом я спросил г. Веселовского, будто неправда, что дом мой был занят майором, лейтенантом и сержантом, которые охраняли все его выходы и входы и посредством топора взломали дверь моего рабочего кабинета, вскрыли бюро, и что не есть ли это настоящий арест. Он ответил мне следующее: «Это продолжалось только до тех пор, пока я не забрал ваши бумаги; после того у вас оставлены были только один лейтенант и шестеро солдат». Таким образом, возразил я, могут сказать, что я не находился под арестом до 11 ¹/₂ часов вечера, когда, по приказанию г. Толстого, удалилась стража, состоявшая из лейтенанта и восьми, а не шести, как говорите вы, солдат; но я не так понимаю вещи, и вы можете сказать барону Шафирову, что он сам при выходе моем из канцелярии объявил мне громким голосом, что я нахожусь под арестом, и что я не думаю выходить из дома, доколе не получу приказаний от ваших высокомочий и не узнаю, как приняли вы известие об оскорблениях, которым подвергся ваш резидент. В то же время я объявляю вам, что пусть призывают меня сто раз в канцелярию, я туда не пойду, не имея никакого желания вновь слышать дерзости барона Шафирова и подвергать мою жизнь опасности вследствие всех тяжелых испытаний, вынесенных мною. Г. секретарь Веселовский потребовал, чтоб я переписал набело мои ответы и чтоб я вычеркнул из них то, что относится до барона Шафирова, потому что его превосходительство удовольствовался письмом моим. На это я ответил, что не сделаю ни того ни другого, что я сожалею об оказанной мною уступчивости, но что сделано, того не вернуть. Он спросил меня также, не имел ли я каких-нибудь частных корреспонденций; я ответил утвердительно, присовокупив только, что они не заключают в себе ничего предосудительного и могущего причинить вред его величеству.

Г. Веселовский просил меня хорошенько припомнить себе все, и тогда, после нескольких минут размышления, я вспомнил, что послал несколько запечатанных писем генерал-майора Ивана Михайловича[27], в которых, по словам вице-канцлера, находились векселя на имя брата его, бывшего в плену в Швеции; что мне неоднократно присылали из канцелярии письма пленных шведских генералов для доставления их, под моею печатью, в Швецию, что и было мною в точности исполняемо; что однажды я получил открытое письмо г-жи Седергиельм на имя ее мужа, которое и переслал из Москвы с разрешения князя Меншикова, что с тех пор я получал от г. Седергиельма два письма на имя его жены, из коих одно было мною переслано, а другое находится в отобранных у меня бумагах, потому что, получив его незадолго перед тем, я намеревался его отправить 14-го ввиду того, что вице-канцлером было объявлено о запрещении кому бы то ни было принимать письма, приходящие от пленных шведов или адресованные им. При этом я присовокупил, что весьма может быть, что при пересылке нескольких писем отсюда в Швецию и получении таковых оттуда я иногда и оказывал легкую услугу, но что это не должно служить поводом к подозреванию меня в преступном умысле. После этого г. Веселовский удалился.

19, 20, 21 и 22-го никто не являлся ко мне, так как двор и иностранные резиденты поехали в Кроншлодт, куда отправились и гг. вице-канцлеры. По сей день 25-е число меня более не тревожили, но я не выходил еще из дома.