Царевна Нефрет. Том I

— Вечное присутствие постороннего человека — имейте в виду, что ученый должен быть одинок! — не приносит никакой пользы для работы. Следовательно, без такого общества можно обойтись. Когда же этим человеком вдобавок выступает женщина, ее присутствие становится невыносимым, ибо женщина только и стремится чем-то заполнить свою пустую душу. Она будет не переставая болтать и захочет обратить на себя внимание толпы бездельников. Женщине все равно, чем привлекать внимание к своей персоне: нарядом по последней моде или славой мужа. Горе тому, кто становится лишь предметом чужого удовольствия! Знание человека, который делается игрушкой в чужих руках, суживается и обесценивается, как монета, переходящая из рук в руки, пока совсем не изотрется. Истинное знание доступно только немногочисленным наследникам великих сокровищ…

Райт вспомнил высказанное Мэри пожелание: она хотела устраивать в доме, кроме литературно-музыкальных вечеров, еще и научные. Она уже завязала знакомства с известными музыкантами и художниками. Райт не желал даже думать о вечерах: они нарушили бы упорядоченное течение жизни.

— И любая попытка, — продолжал Стакен, — сделать знание доступным для тех, кто недостоин его величия, есть предательство по отношению к посвященным. А предательство никогда не остается без отмщения.

Стакен наклонился вперед и стал еще больше походить на хищную египетскую птицу.

Угрозы никогда не пугали Райта, лишь пробуждали и усиливали в нем дух сопротивления.

— Я получил письмо от Пикока с предложением принять участие в раскопках лорда Карнарвона.

— Пикок вам писал?

Вместо ответа Райт достал из кармана письмо и положил перед Стакеном. Стакен прочитал и сказал сухо:

— Вас командируют в Египет.

Прозвучало это так, как будто профессор собирался сказать: «Если тебе так хочется, получишь свое. Сам убедишься, чем это пахнет. Пожалеешь, но будет поздно».

Райт взял письмо, дрожавшее в руке Стакена, поклонился и вернулся к своей работе.

*

Женитьба и путешествие в Египет сливались в его сознании в одно — бегство от Стакена. Билеты были заказаны, дорожные принадлежности, которым Райт всегда придавал большое значение — куплены. Дома блестели кожаные плоские чемоданы с железными уголками, пахнущие духами несессеры, серебряные и хрустальные предметы. Комната Райта на Штайнплац казалась ограбленной, полки опустели — книги были перевезены в Грюнвальд. Только письменный стол еще сохранял привычный вид. Несколько любимых фотографий также оставались на месте — замечательные творения неизвестных египетских мастеров смотрели каменными глазами в вечность.

Мэри была очень взволнована и утомлена подготовкой к путешествию и беспрерывной примеркой платьев. Даже разговаривала меньше обычного.

Когда Ландсберга спрашивали о свадьбе дочери, он отвечал несколько боязливо. Его трудно было застать дома, а в конторе он принимал каких-то таинственных посетителей. Полюбил ходить по кафе. Медленно, молча попивал ликеры и просиживал целые часы в унылой задумчивости. Возможно, он пытался избежать встреч с Мэри. Отворачивался от знакомых, словно те ему надоели; заметив это, люди насмешливо улыбались. Ландсберг был чем-то сильно опечален и его глаза неуверенно бегали.

*

В свадебном платье Мэри выглядела необычайно красивой. Обычная холодноватость сменилась большей свободой движений и немного трогательной, мягкой несмелостью. Временами Райту казалось, что он приблизился к разгадке тайны, терзавшей его несколько месяцев. Совсем как в детской игре, когда кто-то ищет спрятанную вещь и ему кричат: «холодно», «тепло», «горячо», Райт чувствовал, что всякий раз подходил ближе к то холодной, то снова горячей волне, вздымавшейся и опадавшей. Встречаясь взглядом с Мэри, он находил в ее глазах полное доверие, что-то, о чем тосковал, но всегда неясное. Ему хотелось разорвать пелену, за которой скрывался бесценный клад. Само имя «Мэри» будоражило его кровь. Произнося его, он невольно вкладывал в это имя смысл, который оно несло на мертвом языке: «Мэри-нери» — египетское «любить». Но стоило Райту ощутить себя на пороге разгадки, что-то нашептывало ему: «Холодно, холодно, холодно…».

*

Когда старенький седой священник с моложаво-розовым лицом начал знакомым проникновенным голосом повторять слова брачного обряда, Райту показалось, что он уже совершил первый шаг к счастью, пусть до цели было еще далеко. Он благодарно поцеловал Мэри.

Ландсберг нервно слонялся по комнатам, гости были праздничными и совершенно лишними. Таким же праздничным и лишним был и обед.

Наконец молодые сбежали от назойливых пожеланий разошедшихся гостей и очутились в авто. Райт внимательно вгляделся в лицо своей жены и подруги жизни.

— Хотел бы я, чтобы ты смогла увидеть Египет моими глазами, — сказал он, обнимая Мэри.

Она посмотрела на него снизу, и в ее лице появилось что-то умоляющее. Подставила глаза для поцелуя. Мэри тоже чувствовала, что отныне для нее начинается новая жизнь: все прежнее исчезает, новое ждет впереди, проступает в бесконечно далекой заманчивой дали. Но тот, кому она дарила свои ласки, тонул в забытье, как тень.