Царевна Софья

«Восставим церковь Божию!» — закричали тысячи голосов. «Врет Никита, хочет нас морочить! Бес в нем сидит!» — кричали другие. Вся площадь взволновалась. Никита сошел с кафедры, вынул из-под рясы крест и, подняв его, пошел к Спасским воротам… Более семи тысяч стрельцов и бесчисленное множество людей разного звания, как поток лавы, устремились за Никитой.

Лаптев, видя опасность, угрожающую церкви православной, заплакал. Множество народа, не увлеченного проповедью Никиты, осталось на площади. Иной плакал, подобно Лаптеву, другой проклинал Никиту.

— О чем плачешь, Андрей Матвеевич? — спросил Борисов, приблизясь к Лаптеву.

— Как не плакать, Иван Борисович, — отвечал печальным голосом Лаптев, отирая рукавом слезы, — вон до каких времен мы дожили! Еретик не велит в церкви Божии ходить, грозит святейшего патриарха прогнать и навязывает всем православным свою проклятую ересь. Посмотри-ка, сколько за ним народу пошло, и стрельцы с ним заодно.

— Не все стрельцы, Андрей Матвеевич, не все. Многие остались в слободах и не хотят в это дело мешаться. Из нашего полка человек пятьдесят поддались на обман. Если б Василий Петрович был здесь, и того бы не было.

— Да куда девался Василий Петрович? — спросил Лаптев. — Вы оба словно на дно канули: я уж с вами с месяц не виделся. Вот и Андрей Петрович, Бог ему судья, совсем забыл меня!

— Василий Петрович, — шепнул Борисов Лаптеву на ухо, — получил отставку и тайком уехал в деревню своей тетки. А я с полком нашим через неделю пойду в Воронеж.

— Как так?

— Царевна Софья Алексеевна приказала.

— Жаль, жаль, Иван Борисович! Этак совсем без приятелей останусь, не с кем будет и слова перемолвить!

Андрей, пока они беседовали, протиснулся к кафедре и взошел на нее с намерением сказать обличительную речь против Никиты.

Увидев на кафедре новое лицо, окружавшая ее толпа замолчала. Ободренный этим Андрей, избрав за образец речь Цицерона против Катилины, принял величественное положение, приличное оратору. Никита в это время приблизился уже к Спасским воротам и с сообщниками своими стучался в них, требуя, чтобы его впустили в Кремль. Андрей, указывая на него, сказал:

— Доколи будешь, Никита, употреблять во зло терпение наше? До чего похваляться будешь необузданной своею дерзостью? Или не возмущает тебя ни стража около града, ни страх народный, ни стечение всех добрых людей, ни взоры, ни лица собравшихся здесь православных христиан? Или ты не чувствуешь, что твои умыслы явны. Перемени свои мысли, поверь мне! Позабудь о своей ереси: со всех сторон ты пойман, все твои предприятия яснее полуденного света. (В это время Никита и несколько стрельцов толстым чурбаном старались вышибить Спасские ворота.) Что ты ни делаешь, что ни предпринимаешь, что ни замышляешь, — то все я не только слышу, но ясно вижу и почти руками осязаю. Выведи с собою всех своих сообщников, очисти город. От великого меня избавишь страха, коль скоро между мною и тобою стена будет. С нами быть тебе больше невозможно!

Лаптев, заметив, что стрельцы поднимают камни и собираются около кафедры, уговорил Борисова и товарищей Андрея стащить его с кафедры — избавить от угрожающей опасности.

— Что это значит? Пусти, пусти меня, ради Бога, Иван Борисович, дай кончить речь! — закричал Андрей во все горло, когда его потащили с кафедры. — Да что вы на меня напали, белены, что ли, объелись? Пустите! Куда вы меня тащите?..

Несмотря ни на просьбы, ни на угрозы оратора, его стащили на землю. Стрельцы, думая, что Борисов и товарищи Андрея хотят поколотить его, бросились к ним на помощь, а стоявшие около кафедры мужики кинулись отнимать его у Борисова, чтобы вернуть на бочку и дослушать речь.

Таким образом, роковая речь Цицерона чуть было не навлекла на Андрея побои. Не понимая, куда и зачем тащили его в одну сторону Борисов с товарищами, в другую — мужики, а в третью — стрельцы, он дивился действию своего красноречия и думал, что его постигнет участь Орфея, растерзанного вакханками. Надвинув с досадой шапку на глаза, пошел он скорым шагом в Заиконоспасский монастырь. Между тем Никита, сопровождаемый множеством народа, вошел в Кремль и приблизился к царским палатам. Боярин Милославский вышел на Постельное крыльцо и от имени царевны Софьи Алексеевны спросил Никиту: чего он требует?

— Народ московский требует, чтобы восставлен был столп древнего благочестия и чтобы на площадь, перед конским стоялищем, которое вы именуете Успенским собором, вышел хищный волк и весь сонм лжеучителей, для разговора с нами о вере.

— Я сейчас донесу о вашем требовании государям, — сказал Милославский, — и объявлю вам волю их.

Боярин удалился во дворец, а затем, вернувшись опять на Постельное крыльцо, сказал:

— Цари повелели прошение ваше рассмотреть патриарху. А для вас, стрельцы, царевна Софья Алексеевна приказала отпереть царские погреба в награду за ваше всегдашнее усердие и за верность вере православной. Она просит вас, чтобы вы в это дело не вмешивались. Положитесь на ее милость и правосудие.

Сказав это, Милославский удалился в покои дворца.