Царевна Софья

— Хочу доложить тебе, что у нас приключилась превеликая беда. Не хотелось бы мне тревожить твою милость в такой день, да делать нечего, дело важное!

— Что такое? — спросил Хованский, несколько испугавшись.

— Этого нельзя сказать при других.

— Каково вам это? — сказал Хованский, посмотрев на сына и Одинцова. — Ты, видно, ум пропил, разбойник! Здесь лишних нет: все говори!

— Коли ты приказываешь, то я, пожалуй, скажу. А то сам же ты велел мне молчать и грозил отрубить голову, если я проболтаюсь.

— Добьюсь ли я от тебя сегодня толку, мошенник! — закричал князь, вскочив со своего места.

— Секира-то пропала!

— Какая секира, пьяница?

— Воля твоя, боярин, виноват не я. Ты сказал мне тогда, что эта секира понадобится тебе через три дня, и велел ее наточить. Я и намочил ее, вытесал и чурбан, веревки и два заступа приготовил, и убрал все в чулан, знаешь, в тот, где разный хлам валяется. Я несколько раз тебе докладывал, что надобно купить новый замок к чулану и что твой повар Федотка сущий вор. Ан так и вышло! Как он накануне твоего тезоименитства прошлого года бежал и замок тогда же украл, мошенник; сверх того, из погреба бутыль любимой твоей настойки, которую ты сам изволил делать, мой вязаный колпак да еще кой-какие мелочи…

— Что ты за вздор мелешь? Говори толком, пьяница!

— Изволь до конца выслушать. Ты мне на прошлой неделе приказывал купить на Отдаточном дворе вина для настойки. Прихожу я сегодня туда, не то чтобы выпить, а чтобы вина купить для твоей милости, — глядь, в углу стоит наша секира! Я спрашиваю у продавца: откуда он взял ее? Он сказал мне, что какой-то де мужик принес секиру и заложил ее за кружку вина. Я и смекнул: знать, кто-то стянул у нас секиру из чулана. Что тут за диво, коли замка нет! Вели купить замок, боярин, этак все растащат! Я, однако, беду поправил и выкупил секиру на свои деньги. Стало быть, два алтына с твоей милости. Ну, да ничего, сочтемся.

Одинцов и князь Андрей захохотали.

— Пошел вон, дурачина! — закричал Хованский. — Только из-за Нового года прощаю тебя. Напейся у меня в другой раз!

Дворецкий низко поклонился и, пошатываясь, вышел из комнаты.

— Про какую толковал он секиру? — спросил Одинцов старика Хованского.

— Я велел ее приготовить для Бурмистрова.

— Как, разве он еще жив? Я думал, что ему давно уже голову отрубили. По всей Москве говорили об этом.

Хованский объяснил Одинцову причины, по которым он отсрочил казнь Бурмистрова, и прибавил:

— Великий страдалец Никита повелел принести его в благодарственную жертву через три дня после восстановления древнего благочестия. Не сомневаюсь, что скоро принесем мы эту жертву.

— Я положил секиру в чулан, — сказал Савельич, войдя опять в комнату, — и привесил к двери замок с моего старого сундука.

— Убирайся вон, бездельник! — закричал Хованский.

— Я купил его лет пять тому назад за четыре алтына, а так как ты не господин наш, а настоящий отец, то я уступаю тебе этот замок, хоть он и новехонек, за три алтына. Стало быть, с твоей милости всего пять алтын. Еще забыл я спросить тебя: отцу-то Никите отрубили голову, — кто же теперь будет патриархом? Царем будешь ты, боярин, — это уже дело решенное, а патриарха-то где нам взять?

— Это что значит? — воскликнул Хованский, вскочив со своего места. Схватив со стола нож, он подошел к дворецкому и, взяв его за ворот, приставил нож к сердцу. — Говори, бездельник, где ты весь этот вздор слышал?

Дворецкий, как ни был пьян, догадался, однако, что выболтал лишнее. Чтоб выпутаться из беды, решил он прибегнуть к выдумке.

— Помилуй, боярин, за что ты на меня взъелся? — сказал он. — Я все это слышал на Отдаточном дворе.

— Что, на Отдаточном дворе? — воскликнул Хованский, изменяясь в лице.

— Истинно так! Там все говорят, что ты будешь царем и выберешь другого патриарха.

Хованский, стараясь скрыть испуг свой и смущение, сел опять к столу и отер с лица холодный пот.

— Насчитал я там человек тридцать подьячих, чернослободских купцов и мужиков: все пили за твое государское здоровье. Грешный человек, не удержался и я, выпил за здоровье твоего царского величества!

— Поди выспись! Если ты скажешь кому-нибудь еще хоть слово о всех этих бреднях, то я велю тебе язык отрезать.

Когда дворецкий вышел, старик Хованский, обратясь к Одинцову, сказал:

— Кто-то изменил нам! Нет сомнения, что царский двор все уже знает, если уж на Отдаточном многое известно. Что нам делать?

— Не теряй, князь, бодрости, — ответил Одинцов. — Бог видит, что мы решились на доброе дело. Он наставит нас и нам поможет.

— Однако, — сказал молодой Хованский, — надо подумать о мерах предосторожности: могут схватить нас.

— Всего лучше, — посоветовал Одинцов, — скрыться в какое-нибудь не отдаленное от Москвы место, созвать туда всех наших сподвижников, посоветоваться и, призвав Бога в помощь, идти против еретиков. В Коломенском войска-то немного.

— Я сам то же думал, — сказал старик Хованский. — Но куда мы скроемся? Что обо мне подумают мри дети, моя Надворная пехота?

— Я объявлю им, чтобы они до приказа твоего оставались спокойно в Москве.