Царевна Волхова

Улыбнулась. Поправила прядь, выбившуюся из прически. И Эля отчего-то вздохнула с облегчением. Эта встреча с Еленой Сергеевной — первый шаг. Первый знак. И все будет хорошо. Вот только… в её ответной улыбке угадывался вопрос. И Елена Сергеевна ответила.

— Спрашиваешь, на кого твоя мама похожа? В свое время узнаешь. Перед тобою — миры. Главное в них не запутаться. Поди разберись, какой из них твой. Это как в лабиринте — только одна дорога приводит к выходу. Ну все, поговорили! Вижу, ты устала. Да и мне пора на покой. Спим! Спокойной ночи, Елена.

Стройная, строгая. Старухой не назовешь — воля, натянутая струной, такой вольности не дозволяла…

И Эля глядела на неё и видела — у неё никого. Одна-одинешенька! Она не удивлялась своей новой способности без слов понимать людей, видеть их жизнь, судьбу… Она, кажется, вообще утратила способность чему-нибудь удивляться. Все, происходящее с нею теперь, было правильно и хорошо. Это был дар Светлой гостьи — Эля в этом не сомневалась.

Ей нравилось без слов задавать вопросы и получать ответы на них. Нравилось, что они с её новым другом, а Елена Сергеена стала её настоящим другом, понимают друг друга на особом своем языке. Эля спросила себя: что с Еленой Сергеевной. И ответ пришел сам собой — рак. Саркома. И в тот же миг она поняла, что соседка её по палате не выйдет отсюда…

Та, похоже, знала это. Но отчего-то нисколько этим не мучилась. Похоже, она спешила уйти — спешила туда, где её давно ждут. Где будут ей радоваться… Ей будет там хорошо — в этом Эля не сомневалась. И это помогало одной ждать конца, а другой — не тяготиться мыслью о том, что предстоит её другу.

Эля спрашивала себя: что за путь ей предстоит, о котором сказала Елена Сергеевна. И отвечала — это путь к дому. Куда поведет она и маму, и Сенечку — поведет за собой. Он уже ждет их — этот дом. Он уже близко…

Глава 10 БУРАТИНО

Эля шла на поправку. До выписки оставалось чуть больше недели. Врачи говорили, что её выздоровление — просто чудо, что частичная потеря памяти это сущая ерунда по сравнению с тем, что могло ожидать её при той черепно-мозговой травме, которую она получила. Если такие больные и выживали, то их ожидала участь быть навсегда прикованными к кровати.

Тася по-прежнему дни и ночи проводила возле дочери. Благо, гипс с Сенечкиной руки уже сняли, и малыш все это время оставался на попечении Ксаны. В первое время Ксана приводила Сеню в больницу навещать сестру, но при виде мертвенно-бледной Эли с головой, обвязанной бинтами, с иглой, торчащей из вены, безмолвной, чужой, Сеня начинал реветь, падал на пол возле кровати и закрывал головку ручонками, прячась от этого ужаса…

Он совсем перестал возиться с игрушками, часами мог сидеть у окна и боялся брать что-нибудь своей сломанной рукой — память о сильной боли не отпускала его. Но когда мама или тетя Ксана звали его, чтобы дать что-то вкусненькое, он машинально протягивал правую руку. Протягивал, а потом резко отдергивал и прятал за спину. И лицо искривляла гримаса боли.

Тася без слез не могла на это глядеть. И прозвала сынишку Буратино из-за доверчивого жеста руки, протянутой по первому зову…

«Покажи, что у тебя там?» — и в ответ тянется наивная ладошка. «Дай!» — и она отдает… Тася боялась дня, когда двери больничного приюта захлопнутся за спиной. Когда придется им возвращаться в мир, который не в шутку грабит и бьет, в мир злобнодышащий, мертвенный и пустой, в мир, который плодит калек и истребляет в людях все человеческое…

Вот и сейчас сидела она возле постели дочери и думала, думала… Вслух. Эля спала, спала и соседка её по палате Елена Сергеевна, только это был уж не сон — забытье… По словам врачей ей оставались считанные дни на этой земле.

— Милые мои, — говорила негромко Тася, — ну куда я вас поведу? Здесь хоть спокойно, а там… там все повторится сначала. Кто-то хочет, чтоб не было нас. Совсем! То ли мы прокляты, то ли платим за грехи предков… Только нет нам пути, и жизнь, как птица, рвется из рук. Снова жить? Снова маяться? Не хочу!

Она помолчала, вытирая слезинку. И без отрыва глядела на Элю. Та не слышала её слов. Та спала…

— Я пыталась научить вас добру. Правдивости. И любви к красоте… Но с такой душой, которая как ладошка раскрыта миру, вы пропадете. Чистота… в ней нет жизнестойкости. И я не знаю, как вам помочь.

Тишина была ей ответом. Казалось, вся больница спит, убаюканная свежим майским дыханием. Тася встала, подошла к окну, присела на подоконник. Окно было раскрыто и в палату залетали дуновения цветущего сада. И легонько трепетало в ответ свежее больничное полотенце, брошенное на спинку кровати…