Царьград: Путь в Царьград. Афинский синдром. Встречный марш. Бремя русских

Затянутый пеленой смога Лондон выглядел, как во времена эпидемии чумы. На улицах еще пока не валялись трупы умерших, но настроение лондонцев было похоронным. Тридцать девять дней назад, не вынеся позора поражений, покончил с собой 42-й премьер-министр Великобритании Бенджамин Дизраэли, виконт Биконсфильд. Выстрел, прозвучавший седьмого августа в приемной королевы Виктории, гулким грохотом прокатился по всей Великобритании. Хитрый Дизи не просто ушел из жизни, он напоследок так хлопнул дверью, что вот уже месяц, как британские парламентарии так и не смогли избрать ему преемника.

Вожди парламентских партий так и не сумели договориться и набрать необходимое число голосов для того, чтобы выдвинуть на пост премьера человека, который сумел бы вывести страну из тупика. В парламенте образовались две примерно равные фракции, каждая из которых, впрочем, не смогла набрать большинство, необходимое для избрания премьера.

Одна из них, образованная из твердокаменных тори, хотела бы видеть премьер-министром сорокасемилетнего консерватора Роберта Гаскойна Сесила Солсбери, министра по делам Индии в правительстве Дизраэли. Другая фракция, либеральная, несколько более многочисленная, но также не набиравшая большинства, стояла за шестидесятивосьмилетнего либерала Уильяма Юарта Гладстона. Остальные кандидаты даже не стоили того, чтобы о них говорить, ибо никто из них не представлял собой сколь-либо значимую величину. Выбор этот был не просто выбором из двух более или менее равнозначных кандидатов, этот выбор означал и выбор между жизнью и смертью, войной или миром.

И выбор этот, при отсутствии ясно выраженной воли парламента, предстояло сделать королеве Виктории. Выбери она Роберта Солсбери, и тот в кратчайший срок устроит Британии ужасный конец. Такие политики, как он, хороши тогда, когда накопленную мощь надо конвертировать в сокрушающий удар по врагу. Если же мощи уже нет, и она вся растранжирена предшественниками, то такой премьер просто убьет Британию об стену, пытаясь собственной головой пробить выход там, где не намечалось даже входа. В случае с либералом Гладстоном у королевы была хотя бы надежда, что этот, один из умнейших людей Империи, мудрый аки змий, сумеет проводить такую политику, чтобы Британия получила шанс остаться в числе великих держав. Ужас без конца все же лучше, чем пеньковая петля, затянутая на шее палачом.

Весь последний месяц королева по нескольку раз за ночь просыпалась в холодном поту и с отчаянно бьющимся сердцем. Ей чудилось, что на остров уже вторглись полчища русских варваров, а югоросские головорезы уже топают своими сапогами по коридорам Букингемского дворца, намереваясь схватить ее, королеву Викторию, и за все ее злые и подлые дела передать прямо в руки палачу. И будет она повешена за шею, и пусть висит, пока не умрет.

Неделю назад, обуреваемая острым любопытством, королева инкогнито наблюдала за приведением в исполнение смертной казни через повешенье, к которой были приговорена банда из четырех воровок, пойманная с поличным на лондонских улицах. В отсутствие возможности сплавлять бракованный человеческий материал в Австралию и без того суровое королевское правосудие стало просто патологически жестоким. На виселицу можно было угодить даже за пару украденных пенсов.

Ярая женоненавистница, королева с удовольствием подписывала смертные приговоры женщинам и, как правило, миловала мужчин. Вот и в тот раз чувство наслаждения от чужой смерти было острым и волнительным. Правда, тут же появилось ощущение пеньковой петли, охватившей ее собственную шею. И было за что. То горе, кровь и слезы, которые она причинила людям за тридцать семь лет своего правления, в случае поражения Британии могли воздаться ей смертным приговором. И именно тогда, наблюдая, как бьются в петле четыре молодые женщины, почти девочки, вся вина которых состояла только в том, что они родились на самом дне столицы Британской империи, в трущобах Лондона, Виктория решила, что она будет делать все, чтобы всячески оттянуть момент расплаты. А наилучшим помощником в этом ей был бы хитрый и умный либерал Уильям Гладстон.

Несколько дней было потрачено на консультации с другими политиками. Вопрос о назначении был почти решен. И вот, усталый, с всколоченной и растрепанной шевелюрой шестидесятивосьмилетний старик стоит перед ней в кабинете.

– Ваше величество, – сказал он, – вы меня звали, и я пришел, хоть и обещал себе больше никогда не заниматься политикой. Я не волшебник и не Христос, и не могу творить чудеса. Но я попытаюсь, ибо только чудо способно сейчас спасти Британию.

Однако я попрошу вас об одном – прекратите, остановите казни бродяг. Эти люди виновны только в том, что остались без источников существования. Или вы хотите, чтобы наше английское простонародье ждало бы русского вторжения на острова, как единственного избавления от ужасов тиранического правления королевы? Если вы откажетесь выполнить мою просьбу, то обращайтесь к мистеру Роберту Солсбери, а я умываю руки.