Цари и скитальцы

Десять дев вышли встречать жениха: пять умных, пять «уродивых». Умные запасли масло для светильников, уродивые — нет. «В полуночи же вопль бысть: сё жених грядёт, идите в сретение ему!» Уродивые попросили у умных масла, но те не дали. Ведь если масло разделить, его не хватит никому. Уродивые побежали к торгашам. «Тем временем прииде жених, и готовые внидоша с ним на браки, и затворени быша двери». (Картина, неуместная при чтении Евангелия, мелькнула у чтеца и слушателя). «Последи же приидоша и протчия девы, глаголюще: господи, господи, отверзи нам! Он же отвещав, рече: аминь, глаголю вам, не знаю вас! Бдите впредь, не ведаете бо ни дня, ни часа, когда приидет сын человеческий».

   — Так же и смерть, — вздохнул Иван Васильевич, в обычной своей манере разъясняя то, что было и так понятно. — Возьми перо, Борис, запишем начерно...

Из завещания Ивана Васильевича, составленного в Новгороде:

«...Аз, многогрешный и худый раб божий Иоанн, пишу сие исповедание своим целым разумом... Душою убо осквернён есмь и телом окалях. Яко же убо от Иерусалима божественных заповедей ко иерихонским страстям пришед, и житейских ради подвиг прельстихся мира сего мимотекущей красотою; якоже к мирным гражданам пришед, и багряницею светлости и златоблещанием предахся умом, и в разбойники впадох мысленные и чувственные, помыслом и делом...

Се заповедаю вам, дети мои, да любите друг друга. То всего больше знайте, православную веру держите крепко, за неё страждите крепко и до смерти. А сами живите в любви. А воинству, поелику возможно, навыкните. А людей бы, которые вам прямо служат, жаловали и любили, их ото всех берегли... А которые лихи, и вы б на тех опалы клали не вскоре, по рассуждению, не яростию.

А ты, Иван сын, береги сына Фёдора, а своего брата, как себя... Тебе быть на государстве, а брату твоему на уделе, и ты б удела его под ним не подъискивал и на него лиха ни с кем не ссылался.

А где по рубежам сошлась твоя земля с его землёю, и ты б его берёг и накрепко смотрел правды, а напрасно бы еси не задирался, и людским бы вракам не потакал, занеже аще кто и множества земли обрящет, а трилокотна гроба не может избежати.

...А что есми учинил опришнину, и то на воле детей моих Ивана и Фёдора, как им прибыльнее; а образец им учинён готов».

6

Как только Умному переслали записку от Неупокоя в Каширу, где стоял Сторожевой полк, он сорвался в столицу.

Неупокой был вызван на Арбат. Василий Иванович дивился его худому виду. Совесть или тоска сосали жир из-под молодой кожи, серые щёки неряшливо покрылись бедной порослью. В возрасте Неупокоя русские редко носили бороду, она считалась принадлежностью солидного мужчины. У Неупокоя были постаревшие глаза.

Даже в сухом его докладе слышалось тайное мучение, скованность больной памяти. Лишнего навалил на него Колычев. Мучительней всего были убийства людей, к которым Дуплев не испытывал ни капли зла. Игната, может быть, жалел он даже больше, чем Скуку Брусленкова: изменник умер с грязной совестью, мучения ещё ждут его... Вспоминая, как Неупокой бестрепетно протягивал руку над жаровней, Василий Иванович надеялся на силу его души. Она всё перемелет и укрепится испытанием.

   — Езжай домой, к Венедикту, — велел Василий Иванович. — В Кусково ни ногой. Венедикт погреб тебе отворит. Через четыре дня придёшь ко мне опохмеляться. Поедем на Оку.

Неупокой мертво ответил, что вино не полезет в него.

   — Эта-то гадость найдёт дорожку, — не согласился Василий Иванович и налил корчик крепкого, двойного. — На, испытай.

Он оказался прав.

Умной направил на подворье Шереметевых людей якобы из Разбойного приказа. Истоме Быкову велено было явиться в Москву и доложить об удавлении стрелецкого сотника.

Сведения об Истоме были собраны. Глумец Матвей и Федосья навели на тайную семью Быкова в Коломне. С женой он был не венчан, но детей любил. Детишки были золотые: девочка на два года старше мальчика. Жена... не то чтобы красивая, скорее серенькая, но из тех, что мягко, паутинкой опутывают мужика. Чем они берут: жалостью? Сознанием вины, обычно не испытываемой по отношению к соблазнённым кралям? Или податливым умом, мягким характером, работавшим подобно ногайским гулевым отрядам, завлекавшим азартных дураков в засаду?

Такие женщины были не во вкусе Колычева: как все физически несильные, некрупные люди, он предпочитал крепких красавиц с долгим волосом и коротким умом. Но Быкова он мог понять, как мог понять любого человека, если давал себе труд влезть в его шкуру.

Истома часто ездил к своей невенчанной жене. Он перевёз к ней в дом множество дорогих вещей и денег, скопленных на службе у Шереметевых. В Кусково, однако, её не привозил...

Вместо Разбойной избы возок Истомы заворотили на Арбат. Он оглянуться не успел, как оказался в подвале Колычева перед пылающей жаровней. Истоме заломили белы руки и ловко, почти бесшумно подтянули на смазанном салом блоке.

   — Покаюсь, государи мои! — были первые его слова.