Цари

Минос. Верь мне, жертва эта меня не вдохновляет. Но на таблицах бронзовых, разъеденных священною водой, жрецы прочли его угрозу. Кноссос не радуется смерти афинян. Однако он желает регулярной дани, он требует семь девушек и семерых из вас. И только так.

Тезей. Конечно, он предпочитает афинян.

Минос. Кто ты таков, что в двух шагах от смерти в меня пускаешь ядовитую стрелу?

Тезей. Один из них.

Минос. Тезей!

Тезей. Ты посмотри на них. Пролито море слез напрасных. Они излились плачем, будто в плаче себя увековечить можно. Неужто ты допустишь, чтоб человек, земное средоточие мощи, в рыданиях исчерпал себя, стал солью, стал ничем?

Минос. Тезей, ты — сын войны. Обличьем и суровыми словами ты в своего отца[4]. И видно сразу, что чтишь ты только собственную волю, как прочие — свою красу иль каверзные мысли. Не знаю я, зачем ты здесь, какую греческую хитрость тебе внушили твои боги, вкушающие мерзость диалектики.

Предпочитаю встретиться с тобой на поле боя, вражий сын! Сюда явился ты не смерть искать, твое присутствие нарушает священный распорядок, мешает жертву принести, как происходит, когда вдруг телка взбесится или вино прольется. Здесь тебе не место.

Тезей. Ведать не ведаешь, как схожи твои речи с мыслями моими. Ты успокойся, царь, тебе бы походить на ту вон деву, что у таинственной стены стоит, чей взгляд, направленный на нас, так неуверен, робок и невидящ. Гляди, ее тунику поглотил лилейный цвет колонн блестящих. О, вот она, гармония и проявление живое природы вечных изменений! Воздух, его невидимые струи помогают чему-то одному перетекать в другое. Их незаметное касание мне сердце радует. Ты успокойся, царь, и усмири бег темных мыслей, и созерцай все то, что пред тобою ясно, зримо в часы полуденные предстает.

Минос. Это — Ариадна.

Тезей. Другой там и не может быть. В ней наше с тобой сходство. В Афинах много мне об Ариадне говорили. И мне она желанна стала, как ветер в парусе попутный, как очертания родимых островов на горизонте. Как на вершине гор, сойдутся в ней два царских рода.

Минос. Ты говоришь так, будто бы день сегодняшний прошел и ты уже переступил его порог смертельный, оставив позади безмолвный мрамор. О глупец, тебя ждет не дождется Минотавр!

Тезей. Сам знаешь — так не будет.

Минос. Ты, как и все, к нему пойдешь под стражей.

Тезей. Нет. Я к нему войду и первый, и один.

Минос. Умрешь, дрожа от страха.

Тезей. Ты знаешь сам, что так не будет. У меня есть лишь одна забота — как выйти мне потом из лабиринта. Мои учители пытались, но напрасно, проникнуть в тайны хитрого Дедалова сооружения! Иные думают, что галереи там расположены кругами, со множеством обманных выходов. Совет еще мне дали — там идти с закрытыми глазами, чтоб не поддаться ложным впечатлениям, мол, выведет инстинкт — он обостряется во тьме, когда не ждешь подмоги.

Минос. С закрытыми глазами! Ты не успеешь их открыть, как своим рогом ярко-белым пронзит тебя бык-человек.

Тезей. Нет, ты не понял. Я сначала убью его и лишь затем примусь за остальное.

Минос. Россказни твои забавны. Продолжай.

Тезей. Одна неразрешимая задача родит другую. После его смерти властителем темницы стану я. Но если не вернусь, кто известит Афины, что это я убил чудовище?

Минос. Ты все-таки его убить намерен?

Тезей. Да. Как раз за то, за что ты его запер. Тут, царь, пути у нас расходятся, но человек разумен и готов понять другого, даже если намерения обоих разны.

Минос. Упрямо ищешь ты единство там, где надо видеть только случай.

Тезей. Но этот случай очень тонко вплетен в одну большую ткань из случаев других, и Минотавр нам показывает это так же ясно, как дождик, метящий серебряным узором нити на ковре Арахны[5]. Вот мы — одни, и я —Тезей. Но также я и Минос. Вне наших царств и царственных имен мы таковы. Ты тоже — Минос и Тезей. Крит и Афины ничего не значат. На этих бренных землях мы, цари, порядок высший вводим и говорим лишь нам присущим хлестким языком приказов.

Минос. Теперь я вижу, ты не лгал. Наш апогей не Ариадна, он — в лабиринте, за стеной, и ждет нас.

Тезей. Царь, ты верно понял!

Минос. Я еще нечетко различаю дали лучезарные, которые мне приоткрываешь. Не ведаю, зачем пришел ты, что замыслил. Но ощущаю я почти зловещую необходимость того, чтобы ты был здесь, чтобы мы свиделись здесь у стены, перед очами Ариадны. Я словно знал об этом ранее, был о грядущих бедах и угрозах извещен.

Тезей. Есть что-то посильнее знания, оно звенит в бездонной мгле груди, где объяснениям нету места. Я разве знаю сам, как оказался здесь? Когда учители мои старались просветить меня, я отвечал со смехом: «Смолкните, философы. Как только смыслом вы наполните мою отвагу, я задрожу от страха». Я — здесь, наверное, чтоб выполнить наказ, завещанный мне испокон веков. Он — не в словах или знамениях, он сама сила и движение.

Минос. Так ты намерен все-таки его убить. Я смутно чувствую, что твой ответ един с моим ответом и что не только слово может покончить с тайной.