Но вместо ответа Мирина наклонилась, чтобы снова поцеловать его, страстно желая снова испытать то наслаждение, которое только что ощутила. И когда – через мгновение – Парис опять очутился лежащим на ней, она ничего не имела против, потому что теперь это уже не было поражением.
Вырвавшись на свободу, их страсть была похожа на двух сцепившихся в схватке львят – одновременно и игривых, и безжалостных. Парис не отрывался от ее губ… От губ, которые так часто дразнили его и говорили ему «нет», а Мирина едва могла справиться с восторгом оттого, что наконец-то ощущала Париса… Его мощное тело, которым она так часто восхищалась, так часто желала ощутить на своем теле…
– Моя прекрасная Мирина, – шептал Парис, проводя ладонью по ее руке и сжимая пальцы вокруг браслета с головой шакала. – Давай снимем его прямо сейчас…
– Нет. – Мирина отдернула руку.
– Не беспокойся. – Парис продолжал целовать ее и все еще тянулся к браслету. – Я сам это сделаю…
– Нет! – Мирина резко дернулась, отдаляясь от Париса, и спрятала руку за спину. – Мы не можем!
– Не можем – чего? – Он снова притянул Мирину к себе и прижал к песку своим телом. – Оскорбить этого маленького песика? Но он ведь вроде не возражает против того, что я тебя целую, правда? И честно говоря, я подозреваю, что ему и самому это очень нравится.
Но рана была нанесена.
– Прошу… – Мирина прижала руки к лицу, стараясь сдержать слезы. – Я не хочу причинять тебе боль…
Парис сел, раскрасневшийся и раздраженный.
– Тогда почему все, что ты делаешь, неизбежно приводит к одному и тому же результату: к тому, что я испытываю самую мучительную на свете боль?
Он со стоном поднялся на ноги и пошел по берегу, размахивая деревянным мечом, как будто отгонял невидимых врагов.
Позже, когда Парис уже седлал своего коня, Мирина подошла к нему сзади и обняла.
– Я ведь тебя предупреждала, – прошептала она, охваченная такой глубокой печалью, что едва могла говорить, – я больно кусаюсь.
Парис уронил руки:
– Если бы так… Но боги, в своей неизмеримой шутливости, наделили тебя таким сладким вкусом… – Обернувшись, он обхватил ладонями лицо Мирины и снова поцеловал ее с выражением огромного горя в глазах. – Мне бы следовало уйти и никогда больше не возвращаться, но я не могу. Встретимся завтра?
Они тренировались еще три дня, пока наконец Парис не воткнул в песок свой меч и копье и не опустился на одно колено, качая головой.
– Ты… сдаешься? – спросила Мирина, неловко стоя перед ним со все еще поднятым вверх кинжалом.
– Мирина… – Парис коснулся ее щеки. – Моя прекрасная Мирина… Неужели ты никогда не будешь моей? Неужели я всегда буду на втором месте после какого-то пса?
Мирина тоже опустилась на колени, отчаянно желая облегчить боль Париса, но боясь того, что могло бы случиться при такой попытке.
– Я должен возвращаться в Трою, – сказал Парис. – На рассвете.
– Нет! – Мирина стремительно обняла его. – Не покидай меня! Прошу! Обещай, что ты вернешься сразу же, как только…
Парис опустил голову:
– Я не могу.
– Но… – Мирина прижалась щекой к его щеке. – Разве ты не… не любишь меня?
Парис отстранился и посмотрел на нее с упреком:
– Люблю? Мирина, ты моя царица… Я желаю тебя больше самой жизни. – Он тяжело сглотнул, а потом продолжил со внезапной решимостью: – Поедем со мной. Поедем со мной в Трою, где ты станешь моей женой! – Он коснулся ее подбородка, его глаза потемнели. – Или оставайся здесь и будь вечной рабыней своей воображаемой хозяйки.
Мирина, отбросив назад перепутанные волосы, уставилась на него во все глаза:
– Ты женишься на мне?
Парис покачал головой:
– Неужели ты думаешь, что я стал бы учить кого-то только для того, чтобы пойти с ним на смертный бой? Я хочу, чтобы ты была моей женой. Моей единственной любимой женой. – Парис обхватил Мирину за шею и крепко поцеловал в губы. – Рядом с Троей есть высокий холм, который называется Батиея; я там поставлю сторожевого, и он будет ждать день и ночь, пока ты не явишься. Я переименую его, и он будет называться холмом Мирины, в твою честь. – Глядя прямо в глаза Мирине, Парис взял ее руку и прижал к своей щеке. – Холодный железный пес… Или мужчина с горячей кровью? Только
Мирина вернулась в имение после наступления темноты. Она никогда так остро не ощущала все вокруг: открытые настежь двери и окна, из которых лилось знакомое тепло, и нестройный хор веселых голосов…
Войдя через калитку в сад, Мирина увидела, что все хлопочут, накрывая стол к ужину, смеясь просто так, без причины, и вдруг все показалось ей не имеющим значения, она внезапно ощутила себя чужачкой, незаконно вторгшейся сюда, женщиной, надевшей украденное платье, только чтобы ее впустили внутрь.