Читаем Царица амазонок полностью

Вокруг нас лежали тысячи грубых валунов всевозможных форм и размеров, напоминая о том, что каждый павший солдат, чью память чтили здесь, был самостоятельным и независимым человеческим существом, кем-то, чьи последние мысли едва ли относились к международной политике, а скорее к его любимым и друзьям. По крайней мере, я именно так истолковала увиденное, разглядывая все из-за обмотанного вокруг шеи и лица шарфа, пока мы шагали по обледеневшему гравию.

Когда мы подошли к памятнику с колокольчиками в центре мемориала, то увидели какого-то человека, направлявшегося к нам со стороны музейного здания с лесенкой в руках. Когда он понял, что мы идем в том же направлении, что и он, то положил лесенку на землю, поправил очки и подошел к нам, чтобы поздороваться. И хотя на нем была только кожаная куртка, и никаких там шерстяных свитеров, его рука оказалась такой же теплой, как и его улыбка.

– Я Марко, – сообщил он, поднимая воротник своей куртки. – Я как раз хотел почистить колокола. Их здесь сто пять, и все разных размеров. – Он показал на вершину памятника, представляющего собой четыре резные деревянные балки, прислоненные друг к другу вершинами. – По колоколу на каждый день войны. Их слышно, когда дует ветер. Но давайте лучше зайдем внутрь и выпьем кофе. У нас на этой неделе karjalanpiirakat. – Видя, что мы его не понимаем, Марко улыбнулся и взмахнул руками. – Карельские пирожки.

В музее «Рааттеен Портти» в этот день было всего несколько посетителей. Парочка разговорчивых женщин устроилась в кафе, и еще какой-то пожилой мужчина в инвалидном кресле-каталке сидел за столиком у окна, молча перебирая фотографии.

Хотя Марко был явно заинтересован нашим визитом, он не стал нас расспрашивать, откуда мы явились, а просто быстро провел нас по экспозиции, заверяя, что сделать это необходимо, потому что мы вряд ли хоть в какой-то мере представляем себе даты или обстоятельства советско-финской войны, которая была его особой страстью.

– Зимой тысяча девятьсот тридцать девятого – тысяча девятьсот сорокового годов Сталин попытался вторгнуться в Финландию, – объяснил он, показывая на ламинированные фотоснимки Красной армии, висевшие на стене. – Русские превосходили нас численностью в пять раз, и Сталин думал, что при современном вооружении его армии финны едва ли смогут сопротивляться дольше двух недель. Он даже не позаботился снабдить своих солдат зимней формой.

Мы молча шагали вдоль экспозиции, рассматривая картины, на которых были изображены финские лыжные патрули в белом камуфляже… И леденящие снимки мертвых русских солдат, замерзших на месте, с застывшими в попытке защититься от удара руками…

Видя наш ужас, Марко остановился, чтобы кое-что объяснить:

– В том году выдалась очень холодная зима. А при минус сорока человеку нельзя потеть, даже от страха, потому что влага сразу превратится в лед и убьет его. Но в то же самое время вы должны заставлять пульс биться как следует. В тот момент, когда кровь замедляет ток… – Марко кивнул в сторону мрачных фотографий вокруг нас, – например, когда вас ранило пулей или кто-то перерезал вам горло ножом, привязанным к лыжной палке, тогда ваше тело просто замерзает в том положении, в каком оно находилось, – сидя, стоя, это не имеет значения. Если вы прочтете наш народных эпос «Калевалу», вы поймете, что финны умеют уважать мороз и что мы давным-давно заключили с ним соглашение, чтобы мирно сосуществовать. Сталин не уважал финскую зиму. Он послал своих солдат сюда, чтобы мороз их убил, и так оно и вышло.

Мы остановились у одной из витрин, чтобы повнимательнее рассмотреть предметы, которые имели при себе погибшие русские, и я поняла, что Марко жалеет их точно так же, как и финнов. Как и римлян, брошенных в Тевтобургскую трясину, этих людей погнали во враждебные незнакомые земли, и сделал это надменный властитель лишь для того, чтобы несчастных солдат разорвали в клочья морозы, которым было наплевать на соседнюю империю.

– Но что именно произошло здесь, в Суомуссалми? – спросил Ник. – Наверное, следовало бы предположить, что Сталин должен был сначала направить свои войска в Хельсинки.

Перейти на страницу:

Все книги серии The Big Book

Лед Бомбея
Лед Бомбея

Своим романом «Лед Бомбея» Лесли Форбс прогремела на весь мир. Разошедшаяся тиражом более 2 миллионов экземпляров и переведенная на многие языки, эта книга, которую сравнивали с «Маятником Фуко» Умберто Эко и «Смиллой и ее чувством снега» Питера Хега, задала новый эталон жанра «интеллектуальный триллер». Тележурналистка Би-би-си, в жилах которой течет индийско-шотландская кровь, приезжает на историческую родину. В путь ее позвало письмо сводной сестры, вышедшей когда-то замуж за известного индийского режиссера; та подозревает, что он причастен к смерти своей первой жены. И вот Розалинда Бенгали оказывается в Бомбее - средоточии кинематографической жизни, городе, где даже таксисты сыплют киноцитатами и могут с легкостью перечислить десять классических сцен погони. Где преступления, инцест и проституция соседствуют с древними сектами. Где с ужасом ждут надвигающегося тропического муссона - и с не меньшим ужасом наблюдают за потрясающей мегаполис чередой таинственных убийств. В Болливуде, среди блеска и нищеты, снимают шекспировскую «Бурю», а на Бомбей надвигается буря настоящая. И не укрыться от нее никому!

Лесли Форбс

Детективы / Триллер / Триллеры
19-я жена
19-я жена

Двадцатилетний Джордан Скотт, шесть лет назад изгнанный из дома в Месадейле, штат Юта, и живущий своей жизнью в Калифорнии, вдруг натыкается в Сети на газетное сообщение: его отец убит, застрелен в своем кабинете, когда сидел в интернет-чате, а по подозрению в убийстве арестована мать Джордана — девятнадцатая жена убитого. Ведь тот принадлежал к секте Первых — отколовшейся от мормонов в конце XIX века, когда «святые последних дней» отказались от практики многоженства. Джордан бросает свою калифорнийскую работу, едет в Месадейл и, навестив мать в тюрьме, понимает: она невиновна, ее подставили — вероятно, кто-то из других жен. Теперь он твердо намерен вычислить настоящего убийцу — что не так-то просто в городке, контролирующемся Первыми сверху донизу. Его приключения и злоключения чередуются с главами воспоминаний другой девятнадцатой жены — Энн Элизы Янг, беглой супруги Бригама Янга, второго президента Церкви Иисуса Христа Святых последних дней; Энн Элиза посвятила жизнь разоблачению многоженства, добралась до сената США и самого генерала Гранта…Впервые на русском.

Дэвид Эберсхоф

Детективы / Проза / Историческая проза / Прочие Детективы
Запретное видео доктора Сеймура
Запретное видео доктора Сеймура

Эта книга — про страсть. Про, возможно, самую сладкую и самую запретную страсть. Страсть тайно подглядывать за жизнью РґСЂСѓРіРёС… людей. К известному писателю РїСЂРёС…РѕРґРёС' вдова доктора Алекса Сеймура. Недавняя гибель ее мужа вызвала сенсацию, она и ее дети страдают РѕС' преследования репортеров, РѕС' бесцеремонного вторжения в РёС… жизнь. Автору поручается написать книгу, в которой он рассказал Р±С‹ правду и восстановил доброе имя РїРѕРєРѕР№ного; он получает доступ к материалам полицейского расследования, вдобавок Саманта соглашается дать ему серию интервью и предоставляет в его пользование все видеозаписи, сделанные Алексом Сеймуром. Ведь тот втайне РѕС' близких установил дома следящую аппаратуру (и втайне РѕС' коллег — в клинике). Зачем ему это понадобилось? Не было ли в скандальных домыслах газетчиков крупицы правды? Р

Тим Лотт

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза

Похожие книги

Достоевский
Достоевский

"Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он - самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира". Это слова Н.Бердяева, но с ними согласны и другие исследователи творчества великого писателя, открывшего в душе человека такие бездны добра и зла, каких не могла представить себе вся предшествующая мировая литература. В великих произведениях Достоевского в полной мере отражается его судьба - таинственная смерть отца, годы бедности и духовных исканий, каторга и солдатчина за участие в революционном кружке, трудное восхождение к славе, сделавшей его - как при жизни, так и посмертно - объектом, как восторженных похвал, так и ожесточенных нападок. Подробности жизни писателя, вплоть до самых неизвестных и "неудобных", в полной мере отражены в его новой биографии, принадлежащей перу Людмилы Сараскиной - известного историка литературы, автора пятнадцати книг, посвященных Достоевскому и его современникам.

Альфред Адлер , Леонид Петрович Гроссман , Людмила Ивановна Сараскина , Юлий Исаевич Айхенвальд , Юрий Иванович Селезнёв , Юрий Михайлович Агеев

Критика / Литературоведение / Психология и психотерапия / Проза / Документальное / Биографии и Мемуары