Царица без трона

А впрочем, мать Димитрия еще не считает себя свекровью Марины. Для русских девушка – по-прежнему всего лишь невеста их государя. Обряд в Кракове, проведенный по законам католической религии, для них недействителен. Венчание по православному обряду еще впереди – именно поэтому Марине и предстоит унылое времяпрепровождение в этой обители!

Ну что ж, как говорят обожаемые отцом иезуиты, цель оправдывает средства!

Марфа приблизилась, коснулась сухими, словно лепестки увядшего цветка, губами свежей щечки. Ладно хоть не румянится будущая невестушка: говорят, у них там, в Польше, сие не принято – напротив, иноземцы всячески осуждают московиток за непомерную страсть к румянам, белилам и сурьме. Марфа вдруг вздохнула. Самой ей пришлось нарумяниться лишь раз в жизни… еще до того, как к ней посватался государь Иван Васильевич, сын которого выбрал себе в жены эту тоненькую, маленькую, словно мушка, девушку.

Сын которого…

Она поджала губы, стиснула покрепче четки. Тем временем мать настоятельница уже пригласила полячку и ее женщин пройти внутрь, в отведенные им келейки.

Марфа посторонилась, пропуская гостий. Рядом раздалось сдавленное стенанье. Почтенная особа, разодетая так же нелепо, как и прочие полячки, тоже бесстыдно перетянутая в поясе, хотя была небось одних лет с Марфой, всматривалась в узкие переходы монастыря с такой глубокой тоской, словно ее вот сейчас, сию минуту, намеревались заточить здесь навечно. Да уж… Это понятно! Пятнадцать, считай, годков провела Марфа в монастырском уединении, иной жизни себе не мыслит, а так и не прониклась любовью к ней, все еще помнит, каково это было – ощущать себя молодой, свободной, шалой, веселой… вот как эта молоденькая полячка, замешкавшаяся в воротах монастыря и бегом, чуть ли не вприпрыжку, нагонявшая своих.

Женщина, только что с тоской взиравшая на угрюмые стены обители, вмиг переменилась в лице и сердито зашипела на девушку. Та смешливо сверкнула черными глазами и ответила что-то на своем непонятном языке, опасно улыбаясь. Затем они, тихо, быстро переговариваясь, вместе скрылись за поворотом, и Марфа поспешила вслед. Единственное, что разобрала инокиня из их быстрой беседы, – это что немолодую зовут пани Хмелевская, а веселую девушку – Стефка. Нетрудно было также догадаться, что Хмелевская разбранила девушку за заминку. Ну что ж, невелика беда, что молоденькой девочке захотелось в последний раз взглянуть на вольный мир, прежде чем на целую неделю (столько времени намеревалась провести Марина в Вознесенском монастыре) запереться вдали от солнца и света. Однако Марфа была бы не столь снисходительна к черноглазой, если бы все же знала по-польски и смогла понять, о чем шла речь!

– Где тебя носит, Стефка? – сердито спросила пани Ванда Хмелевская, когда озорная камер-фрейлина панны Мнишек подбежала к ней, сверкая очами и бурно дыша. Пышная грудь ее ходила ходуном и, чудилось, готова была разорвать стянувшее ее тонкое черное сукно.

– Ох, пани Ванда! – восторженно ответила та. – Я просто не могла уйти! Среди тех молодых гусар, которым государь предназначил охранять нас, один столь хорош собой, столь пригож! Я не в силах была оторвать от него глаз. Да и он смотрел на меня так, словно хотел только одного: вот сейчас, сию минуту свалиться вместе со мною под ближайший куст!

– Дурная девка! – всплеснула руками Хмелевская, которая, хоть и знала Стефку уже не первый год, все никак не могла привыкнуть ни к вольной речи ее, ни к безудержной, нескрываемой страсти к мужчинам. – Во-первых, те люди, которые охраняют нас, называются не гусары, а стрельцы, пора бы тебе это усвоить. А во-вторых… побойся Бога, дитя мое! Мужчины погубят тебя, вот попомни мои слова!

– Ну, все может быть, – неожиданно покладисто согласилась Стефка. – Однако перед этим они доставят мне немалое удовольствие. Ах, если бы вы видели, как смотрел на меня тот гусар… ну ладно, стрелец, стрелец, если вам так хочется, пани Ванда. Я жду не дождусь, когда причуда панны Марианны похоронить себя в этом монастыре кончится и мы вновь выйдем на белый свет! Я непременно отыщу его, и тогда…

– Иди, иди уж, бесстыдница! – подтолкнула ее в спину пани Хмелевская, и фрейлины поспешили догнать госпожу.

Когда гостий развели в отведенные им келейки и оставили отдохнуть перед трапезой, Марфа с облегчением осталась одна. Привыкнув роптать на свое вынужденное пострижение, она в то же время привыкла и к одиночеству, поэтому общество неприятных людей было для нее порою невыносимо. К несчастью, большинство людей, которые во множестве роились вокруг нее в последний год, были ей неприятны. Легче всего она чувствовала себя наедине с сыном.

«С царем», – тут же поправилась Марфа. Он прежде всего царь теперь, а потом уж ее сын. Хотя родная мать могла бы и не титуловать его, как все прочие, могла бы звать только сыном – и по имени, Димитрием либо Митенькой.

Так ведь то родная мать…