Царица Евдокия, или Плач по Московскому царству

Мать и жена не зря так настойчиво звали царя Петра возвратиться из Переславля-Залесского в Москву. В столице лучше понимали и чувствовали, что назревали особенные события. С внешней стороны все выглядело пристойно: два брата царя, Иван и Петр, по-прежнему вместе появлялись в дни церковных праздников на службах, и повсюду за ними следовала их сестра царевна Софья. Только-только вернувшись из Переславля-Залесского к 11 июня 1689 года, царь Петр снова стал проводить время в Преображенском. Там тоже заложили «потешный корабль». Петр не оставлял обучения сухопутного «потешного» войска, то есть вел себя так же, как и раньше. Но 15 июня 1689 года состоялось пожалование в чин окольничего главы Стрелецкого приказа Федора Леонтьевича Шакловитого. Дворец бурлил слухами о покушении на жизнь царицы Натальи Кирилловны, ее брата Льва Кирилловича Нарышкина и, возможно, самого царя Петра. Подробности очень скоро откроются на следствии по делу главного зачинщика нового стрелецкого выступления. Ярко и убедительно об этом написал М.М. Богословский: «Речи Софьиных приспешников немедленно передавались ко двору царицы Натальи и передавались в настолько преувеличенном виде, насколько могла преувеличивать сплетня XVII века»^{77}. Царица Наталья Кирилловна и ее приближенные тоже не оставались в долгу и своими разговорами об угрожавшей им «девке» — царевне Софье — бередили незажившие раны 1682 года.

Конечно, находившуюся при царице Наталье Кирилловне и не искушенную в дворцовых делах царицу Евдокию такие разговоры тоже тревожили. Она должна была опасаться назревавшей развязки в делах царского дома. На следствии по делу о стрелецком заговоре выяснилось, что Лопухиных, как и Нарышкиных, никто не собирался щадить, их судьба считалась предрешенной. По показаниям пятисотного Стремянного полка Иллариона Елизарьева, переворот в пользу царевны Софьи планировался на новолетие 1 сентября 1689 года. Федор Шакловитый якобы говорил вербуемым им сторонникам: «Лопухиных, де, всех побить, только де оставте одного Василья Аврамовича, и того де оставить для того, буде он Василей Аврамович им не попадетца»^{78}. Два царицыных дяди, Василий Авраамович и Петр Меньшой Авраамович, во времена «Хованщины» были стрелецкими полковниками, поставленными на свои должности восставшими стрельцами^{79}. Лопухины оказались верны клану Нарышкиных, и полк Василия Авраамовича, в отличие от других стрельцов, тогда оставили в Москве, а не выслали из столицы. Однако стрелецкий полковник Василий Лопухин не смог предотвратить участия стрельцов своего полка в событиях 1682 года. Его ближайший подчиненный и помощник по полковым делам, пятисотный Алексей Иванов, даже был арестован на время^{80}. Память о событиях «Хованщины» и двойственной роли Василия Авраамовича в выступлении 1682 года, как видим, никуда не исчезала и семь лет спустя. Но и щадить бывшего стрелецкого полковника, как и других родственников царицы Евдокии, никто не собирался. Тем более что, породнившись с Нарышкиными, они стали продвигаться в чинах и возвысились над другими стрелецкими начальниками.

Отец царицы Евдокии Федор Авраамович Лопухин[8] получил боярский чин в день царского тезоименитства 29 июня 1689 года. По принятому порядку пожалований в бояре царского тестя этот чин мог бы появиться у него и раньше, еще в день свадьбы его дочери 27 января. Но пожалование произошло только пять месяцев спустя, возможно как ответ на недавнее пожалование чином окольничего Федора Шакловитого. Именины царя Петра, в отличие от его свадьбы, праздновались открыто, состоялись большие торжества, в которых участвовал весь двор. Бояре и окольничие угощались ренским вином с царского стола, а люди чинами попроще — водкой. И рядом с царем Петром принимал поздравления с пожалованием в боярский чин отец его царицы Евдокии. Всем ли такое было по нраву? Как свидетельствовал князь Б.И. Куракин в своей «Гистории…», в связи с браком Петра и Евдокии Лопухиной царский двор оказался буквально оккупирован царицыными родственниками (если это, конечно, не преувеличение): «Род же их был весьма людной, так что чрез ту притчину супружества ко двору царскаго величества было введено мужескаго полу и женскаго более тридцати персон. И так, оной род с начала самаго своего времени так несчастлив, что того-ж часу все возненавидели и почали разсуждать, что ежели придут в милость, то всех погубят и всем государством завладеют. И, коротко сказать, от всех были возненавидимы и все им зла искали или опасность от них имели»^{81}.