Царица Евдокия, или Плач по Московскому царству

История возвращения Петра I из-за границы известна и по донесению посла Гвариента цесарю в Вену. Он отметил, что царь вернулся «к 6 часам» 25 августа 1698 года. Передавая свои впечатления от появления царя Петра в столице, посол записал: «С удивлением надо видеть, что царем, вопреки всяким лучшим предположениям, все еще после столь долгого отсутствия владеет старая неугасшая страсть, и тотчас по прибытии он сделал первый визит своей — а официально лефортовой — любовнице, монсовой дочери, отец которой был виноторговцем. Остальной вечер он провел в Лефортовом доме, а ночь в Преображенском в деревянном доме, построенном его царским величеством среди своего полка»^{158}. Еще до приезда царя Петра посол Гвариент гостил в доме Монсов и, конечно, интересовался рассказами обитателей дома о царе; тогда-то он и мог заметить или узнать что-то, позволявшее ему говорить о «старой страсти» царя к Анне Монс. Михаил Иванович Семевский, посвятивший отдельную работу взаимоотношениям Петра I и Анны Монс, принял слова посла буквально. Однако здесь скорее сказано о другом: Лефорт, принимая Монсов у себя дома, помогал Петру видеться с «монсовой дочерью», избавляя царя от возможных пересудов по поводу причин его излишнего внимания к семейству Монсов.

Для окружающих очевидным было главное: царь Петр не поехал сразу в Кремль, где его ждала царица Евдокия. До этого времени никто, кроме самых близких сотрудников Петра, возглавлявших правительство, а также патриарха и духовника царицы, не ведал об истинных намерениях царя. После же его демонстративного отказа немедленно встретиться с женой и сыном стало ясно, что во дворце назревают какие-то изменения. В дневниковых записях Корба читаем об этом: «По возвращении государь не пожелал остановиться в обширнейшей резиденции царей, кремлевском замке, но, посетив с необычною в другое время для его величия любезностью несколько домов, которые он отличал перед прочими неоднократными знаками своей милости, он удалился в Преображенское и предался там отдохновению и сну среди своих солдат в черепичном доме»^{159}.

Вскоре царь все-таки оказался в своей кремлевской резиденции. Он захотел увидеть сына — царевича Алексея. Как оказалось, принимая поздравления от бояр, лично в шутовском кураже остригая ножницами боярские бороды, пируя в доме любимца Лефорта, царь не забывал о своей семье. Но прятал свои чувства от взглядов посторонних. Корб описал, как под покровом ночи 27 сентября «царь с очень немногими из самых доверенных поехал в Кремль, где дал волю своим отцовским чувствам по отношению к своему сыну царевичу, очень милому ребенку, трижды поцеловал его и осыпал многими другими доказательствами отцовской любви; после этого он вернулся в свой черепичный дворец в Преображенском, избегая видеться с царицей, своей супругой; она ему противна, и это отвращение усилилось от давности времени». Трудно сказать, кто был информатором имперского посольства, но, похоже, рассказ записан со слов очевидца, знавшего обстоятельства встречи царя с сыном после разлуки. А царица Евдокия узнала, что от нее по-прежнему ждут одного: чтобы она скрылась подальше от царских глаз.

И все же ее настойчивость была вознаграждена. Встреча с сыном немного смягчила Петра, и он согласился увидеть царицу Евдокию. Правда, так, чтобы у нее не оставалось никаких сомнений в том, что она должна покинуть дворец. Про встречу царя с женой, состоявшуюся почти сразу за этим внезапным ночным приездом в Кремль, тоже сообщали имперские дипломаты. Но на этот раз они не узнали ничего определенного, кроме самого факта встречи. Секретарь Иоганн Корб в своих дневниковых записях сослался на «очень неправдоподобный» слух о том, что разговор царя и царицы происходил наедине в течение четырех часов. Причем местом этой встречи был не дворец, а какой-то «чужой дом». Он даже подумал, что речь могла идти о встрече Петра с «любимейшей сестрой» царевной Натальей Алексеевной, а не с женой^{160}. Источники такой путаницы становятся понятными, если сопоставить посольские дневники с делопроизводством дворцовых приказов, в которых сохранились документы о распоряжении изготовить две кареты и десять ямских подвод для похода царевны Натальи Алексеевны в Преображенское, датированные 27 августа 1698 года^{161}. Следовательно, для окружающих это был «поезд» именно царевны Натальи Алексеевны. Но остается вопрос: кто ехал во второй карете, приготовленной для нее в Конюшенном приказе?