Царица Евдокия, или Плач по Московскому царству

Описание казней ни в каких комментариях не нуждается. В них в высшей мере явлена петровская безжалостность. Ходили слухи о мужественном поведении Глебова, даже перед лицом мучительной казни не выдавшего бывшей царицы. «Глебов вынес эту пытку с героическим мужеством, — рассказывал Франц Вильбуа, — отстаивая до последнего вздоха невиновность царицы Евдокии и защищая ее честь. Между тем он знал, что она сама признала себя виновной вследствие естественной слабости, свойственной ее полу, и под угрозой тех пыток, которые ей готовили, чтобы заставить ее признать себя виновной»^{221}. Описание якобы последнего рыцарства Глебова очень увлекало мемуариста-француза и через его рассказы распространилось дальше. Но к действительности не имело никакого отношения. По документам видно, что ужас трагедии был в том, что к посаженному на кол Глебову специально приставили нескольких священников, но запретили им принимать покаяние у обреченного преступника. Одновременная казнь близкого к царевичу Алексею человека — адмиралтейского советника Александра Кикина и сторонников царицы Евдокии была показательной. Она еще раз должна была подчеркнуть связь между действиями царевича Алексея Петровича и советами его матери. К казни заодно приговорили и подьячего Артиллерийского приказа Лариона Докукина, подавшего самому царю Петру в церкви 2 марта присяжный лист с подтверждением верности царевичу Алексею Петровичу и отказом от присяги царевичу Петру Петровичу^{222}.

Сведения о смертном приговоре по Суздальскому розыску были распечатаны, чтобы известить об именах государственных преступников, и вывешены рядом с местом казни[40]. В царском указе в окончательном виде были сформулированы вины несчастных людей, оказавшихся прикосновенными к делу царевича Алексея и царицы Евдокии. Первым стояло имя Степана Глебова, который оказался главным врагом для царя Петра. Позднее дело дойдет даже до церковной анафемы Глебову, имя которого в 1721 году поставили в один ряд с ненавидимым именем предателя гетмана Мазепы. По всем российским церквям раз в год, в неделю Торжества православия — первую неделю Великого поста, должны были провозглашать: «Стефан Глебов, который в безприкладном преступлении и в писменном против его царского величества народном возмущении повинен… за сия церкви и отечеству богоненавистные противности, во веки да будет анафема!»[41]

От Ладоги до Шлиссельбурга

Петр I уезжал с царевичем Алексеем Петровичем из Москвы в Петербург, оставляя после себя белокаменный столб, устрашавший зримыми последствиями чудовищных расправ. Два дня спустя после отъезда царя, 20 марта, по другой дороге, на Новгород, увезли из Москвы царицу Евдокию, отправленную в Успенский монастырь в Старой Ладоге. «Горькое житие» в Покровском монастыре она теперь могла вспоминать как лучшие времена, не зная, что еще ждет ее впереди. Царь Петр не хотел больше случайностей, он должен был быть уверен, что первая жена останется в монахинях в монастыре, а вокруг нее не будет тех, кто мечтает о возвращении к прошлому. Ведь он искренне был убежден в винах царевича Алексея, подпавшего под ненужное влияние «монахинь» и «монахов», а среди них и царицы Евдокии, и епископа Досифея, и других лиц, привлеченных к Суздальскому розыску. Петр I ценил людей мерилом государственной пользы, поэтому монахи и церковь у него находились на одном из последних мест. На это еще накладывалась старая история с патриархом Никоном. Царь Петр думал, что тот мешал править его отцу — царю Алексею Михайловичу.

Историк Сергей Михайлович Соловьев привел примечательный разговор царя с Петром Толстым, главным помощником в следствии по делу царевича Алексея: «Когда б не монахиня, не монах и не Кикин, Алексей не дерзнул бы на такое неслыханное зло», — говорил Петр I в своем окружении, мучаясь своим выбором. «Ой, бородачи! Многому злу корень — старцы и попы; отец мой имел дело с одним бородачом, а я — с тысячами. Бог — сердцеведец и судья вероломцам. Я хотел ему блага, а он всегдашний мой противник». В ответ Толстой предлагал «обрезать перья и поубавить пуха старцам». «Не будут летать скоро, скоро!» — отвечал Петр^{223}. Конечно, царь знал о чем говорил. Дальнейшее последовательное подчинение церкви государству, создание Синода были тоже отдаленно связаны с делом царевича Алексея и царицы Евдокии. Переступив через казнь епископа Досифея, царь уже не останавливался, а все недовольные положением церкви иерархи оказались устрашены.