Царица Хатасу

Больше часа прошло в оцепенении, и ночная прохлада рассеяла дурман, вызванный смертоносными и удушливыми ароматами даже у привычного князя. Он выпрямился и провел руками по волосам. Потом вытащил из — за пояса хрустальный флакон с золотой пробкой, открыл и несколько раз вдохнул содержавшуюся во флаконе эссенцию, натер виски и лоб — и силы вернулись к нему. Он встал и потянулся, затем быстро вошел в павильон. Освещенная мягким светом ламп, рабыня лежала неподвижно. Улыбка счастья застыла на ее побледневших губах, и смертельная бледность разлилась по очаровательному личику. С минуту он смотрел на нее со смешанным выражением восхищения и жестокости, но тотчас, подавив в себе всякое живое чувство, он поднял на руки тело и, выйдя из павильона, направился со своей легкой ношей к жилищу мудреца.

В сильном нетерпении, возбужденный фанатизмом, Таадар ожидал его в первой комнате. Он снял свою обычную одежду, и на нем был только передник до колен из черной материи. На переднике были вышиты какие — то знаки. На обнаженной груди висел на цепочке широкий золотой нагрудник, на котором была обнаженная крылатая женщина в остроконечном шлеме. Она обеими руками держала свои груди. Вокруг этой богини группировались несколько отвратительных фигур с хвостами и голыми животами. Голова мудреца была покрыта черной конической шапкой, украшенной спереди двумя золочеными рогами.

Не обменявшись ни словом, они оба прошли в комнату, где находился бассейн. Здесь все занавеси были подняты, и лунный свет фантастически освещал странное растение на дне бассейна, алебастровый жертвенник и стол, на котором стояли блюдо с землей, две эмалированные вазы разных цветов, два кубка и нож со сверкающим лезвием. Хоремсеб положил тело на жертвенник, и отошел на несколько шагов, сложив на груди руки. На его лице было выражение боязни и сосредоточенности.

Таадар сорвал одежды с молодой девушки, схватил нож, поднял его и произнес дрожащим голосом заклинания.

Минуту спустя нож вонзился в грудь жертвы. Молодое тело вздрогнуло и глаза открылись, полные ужаса. Из полуоткрытых губ вырвался стон. Потом все стихло. Алая кровь, кипя, фонтаном брызнула из раны. Колдун наполнил два кубка, которые он и Хоремсеб с наслаждением выпили, третий был вылит на бутоны странного растения, которое задрожало и окрасилось в пурпурный цвет от кровяной поливки.

Затем Таадар пропитал кровью приготовленную землю, покрыл этим корни растения и срезал два распустившихся цветка. Цветы тщательно спрятал в эмалированные вазы. Всю церемонию Таадар то тихо, то громко сопровождал заклинаниями.

Окончив ритуал, колдун взял труп и, поддерживаемый Хоремсебом, вышел из павильона. Перейдя пруд, три раза повернулся и направился к пирамиде. Впереди шел князь, который поспешно открыл решетку.

Накаляемый уже несколько часов колосс распространял удушливый жар. Его соседство было мучительно двум несчастным неграм, прижавшимся к решетке и жадно вдыхавшим свежий воздух. При виде господина они бросились по обе стороны изваяния бога и схватили длинные цепи, прикрепленные к его рукам. В эту минуту вошел Таадар, запев какой — то дикий мотив, и бросил принесенное тело на колени колосса. Негры тотчас же потянули цепи. Бронзовое брюхо медленно открылось и выбросило сноп пламени. Легкий человеческий груз согнулся и исчез в раскаленной бездне. Затем отверстие закрылось.

Мудрец сошел с лестницы и, обнявшись с Хоремсебом, поздравил его с принятием эликсира жизни, затем вернулся в павильон, а князь занялся приведением всего в порядок. Негры снова были посажены на цепи. Сюда им приносили пищу раз в восемь дней, но так же как всем, им отрезали языки, и несчастные служители не могли выдать отвратительных мистерий. Странные и молчаливые стражи, они бодрствовали около жестокого Молоха, который насмешливо проник и основался в Мемфисе, этом центре высшего знания, изящной и утонченной цивилизации Египта.

Два дня спустя Хоремсеб пришел навестить своего учителя.

— Мне нужно поговорить с тобой о многих важных вещах, Таадар. Во — первых, после восьмимесячного поста, который предшествовал принятию эликсира жизни и вечной юности, разрешаешь ли ты мне снова наслаждаться материальными удовольствиями?

— Да, сын мой, в течение трех месяцев ты можешь пользоваться всеми радостями, которые дает жизнь здоровому человеку твоего положения и твоих лет. Но помни, если ты желаешь видеть будущее, ты должен снова подчиниться десятимесячному самоотречению, так как только перед бесстрастной душой раскрывается неизвестное и только тело, закаленное и очищенное постом и воздержанием, делается способным созерцать невидимое.