Царица лукоморская

– С сыновьями всегда так, – говорил он вслух, ни к кому конкретно не обращаясь, – вот без них, как без помойного ведра: и плохо, и скучно, и сердце изболелось. А когда рядом, так же, шельмецы, утомят да в раздражение ввергнут, что сам бы головы пооткрутил! И–эх, извечный конфликт поколений, так сказать, отцы и дети… Вот как у меня с отцом, – задрав голову, он внимательно посмотрел на родительское облако:

– Цвет вроде обычный, облако светлое, а вот испереживался так, что мнится, будто темнеет да морщится складками кучевыми. Того гляди прольётся гнев Рода Великого, а на чью, спрашивается, голову? На мою, Сварогову. И всё из–за книги Голубиной, чтоб ей сквозь землю провалиться… – старец нахмурился, потом, всплеснув руками, раздражённо воскликнул:

– Что она, собственно, и сделала!.. А ведь как утро замечательно начиналось: небосвод лазурный, розовым да золотым расцветал, деревья листьями шелестели, новому дню радуясь… – посетовал он, сожалея о том, что нарушен ритуал, каким каждое утро на протяжении бесконечного времени начиналось.

Этим утром Сварог, как обычно, вышел на ветвь широкую, потянулся, полную грудь воздуха набрал, руки в стороны раскинул, и воскликнул:

– Эх, да как же хорошо!

Прислушался: будто колокольчики хрустальные звенят. Улыбнулся: роса хрустальная с лепестков да листьев падает, пчёл поит да прочую насекомую мелочь. Вон, пчёлки как дружно жужжат, нектар собирают райский. Потом из него амброзию сделают, ибо по другому мёд, какой с райских первоцветов получается, не назовёшь! А жена оладушки испечёт, да медком этим польёт щедро и позовёт его завтракать. Будет потчевать, а сама вокруг порхать, как бабочка, да щебетать, как птичка певчая – нежно, распевно… Подумав об этом, Сварог прислушался: ишь ты, птицы на разные голоса распевают.

– Гляди–ка, распелись пичуги, – улыбнулся райский управитель, – репетицию натуральную устроили, будто к какому празднику готовятся!

– Какой праздник, Сварог? – Раздался из родового дупла голос Лады, супруги его, и хоть нежен был её голос, а на птичье щебетание походил мало. Даже совсем не походил, ибо проскальзывали в нём острые ироничные ноты. Сварог поморщился и решил не отвечать, дабы не портить себе настроение. «Может, пронесёт? – подумал он. Забудет, о чём речь начала, да и завтракать позовёт?» – но проще было быка бегущего с пути своротить, чем супругу его с выбранной для разговора темы переключить. Голос Лады стал едким, насмешливым:

– Сурицу лакать без меры до скотского состояния не позволю, а потому никаких праздников не предвидится, так что песни петь не с чего, можешь и не начинать!

– А хоть и не предвидится, а всё равно хорошо! – Ответил Сварог, направляясь к трону. Сел, жезл деревянный в руки взял, вокруг посмотрел – всё ли в порядке?

Тишина в Ирие, покой и порядок! Цветы глаз радуют, многоцветием удивляют, холмы травой поросли – ровной, будто по заказу, травинка к травинке. Опять–таки, река пейзажу оригинальность придаёт, плещется молочко белыми волнами, а над волнами парок вьётся, кучерявится, в облачка сбивается. А уж берега кисельные до чего хороши – глаз не оторвать! Вот уж где для взгляда радость: и клубнично–розовый киселёк, и фиолетово–смородинный, и черёмуховый, почти что чёрный. А ещё вкрапления ежевичного, малинового, черничного, брусничного… Ах, да, ещё калиновый киселёк и голубичный! Такое удивительное сочетание, такие восхитительные переливы цвета! Когда в землях поднебесных дождик пройдёт, небесная твердь прозрачной становится, и свет так дивно преломляется, что переливы кисельные на землю отсветами падают. Люди те переливы радугой называют, и верят, что по ним можно до самого сада райского дойти. Ну, людишки – оне в большинстве своём безграмотные, ибо не вразумеют, что их тяжёлую поступь, да головы, земными делами забитые, никакая радуга не выдержит. А вот души да, души лёгкие, от земных забот и прочих материальных ценностей освобождённые, они хоть по радуге, а хоть и своим ходом на небеса поднимутся, и будут до нового рождения здесь средь цветов отдыхать, яркими красками да райской благодатью напитываться! И когда покой снизойдёт абсолютный, снова в поднебесную отправятся, другую жизнь проживать. А Ирий будет им во снах сниться, а сны те тоску необъяснимую вызывать, ибо память о райских кущах в душах сохраняется, пусть даже слабая. То запах цветов о них напомнит, то пение птиц, а то и радуга, как вот сегодня. И заноет душа людская, заплачет, потянется к счастью полюбоваться вновь красотами и порадоваться!

Что и говорить, красота в Ирие неописуемая словами, вечное лето и непреходящая благодать!