Царица ночи

– Вон оно что. Я-то думал, наш Мишаня вчера на радостях шендербеку перебрал, а ему просто мясо жалко.

Горшок, который в тот момент натягивал штаны, так и застыл на одной ноге. Мясо… Да, для этой колючей твари они все – просто мясо.

– Что такое? Слово новое? Мя-а-со-о, – Хранитель плотоядно облизнулся. – Никогда не слышал, да? – Виктор опять засмеялся: ему доставляло удовольствие шокировать этого дурачка.

Мишка наконец-то натянул штаны.

– Все. Пошел я…

– Погоди.

Горшок обернулся на голос и застыл. Лазарев, всегда такой холодный, ироничный, вдруг преобразился до неузнаваемости: горящие глаза, румянец на бледном лице, голос, от которого закладывало уши. Даже рост… Мишке показалось, что Хранитель занимает теперь все пространство Ботанической: энергия, бившая из него, сшибала с ног, воздух вокруг раскалился и звенел от жара. Мишка моментально покрылся потом и невольно попятился.

– Погоди! Раз уж ты посмел судить о том, что тебе не дано знать… Ты думаешь, кто мы?

Мишка непонимающе уставился на Виктора: как кто? Люди, конечно! Наверное…

Лазарев словно прочитал его мысли.

– Скажешь, что люди, да? Личности. Индивидуумы. Аркадьевна, Волков, Ленька-гармонист, Серега? Роман Ильич со товарищи? Так? А вот, нихрена не так! Мы все – общество! Община, которая дышит и думает, как один человек. Структура! А мы просто ее части, неотделимые. Нет у нас личностей. Нету!

Как объяснить тебе?

Мишка хотел сказать, что ничего ему объяснять не надо, нету, так нету. Но Хранитель не дал ему даже рта раскрыть: сейчас он слышал только себя.

– Знаешь, вот как раньше… Великий Микеланджело Буонаротти, слышал про такого?

Мишка кивнул, хотя понимал: сейчас Хранителю было все равно, согласен с ним кто-то, не согласен, и знает или нет про этого самого Буонаротти.

– Великий художник отказался от дворянства только потому, что его род был буржуа! И он не мог предать своих! Или Мольер. Горшок, ты хоть Мольера-то знаешь?

Горшок знал и Мольера тоже: чай не в церковно-приходскую школу ходил…

Наваждение, которое охватило Мишку в самом начале, понемногу рассеивалось, и теперь он взирал на Хранителя не как на неожиданного пророка, а как на обыкновенного одержимого.

– Ты хоть знаешь, что Мольер был кумом короля Людовика Четырнадцатого? А вот умер он, и хоронили его – за свой счет, между прочим! – неграмотные ремесленники из цеха обойщиков, к которому принадлежали поколения его предков! Вот и мы… Мы все – плоть от плоти Царицы! Один единый организм, одни мысли и одни чувства! Мы будем жить, думать и умирать так, как повелит она, и никто не посмеет воспротивиться ее воле, потому что изгнание за ослушание хуже смерти! И если нужна Царице жертва, то она ее получит! Кто бы это ни был!

Хранитель замолчал… Морок рассеялся, станция приобрела обычные размеры, и жар, заполнявший ее, исчез. Лазарев с удивлением, словно впервые его видел, посмотрел на Горшка…

Что это с ним? Что это вообще было? Наваждение? И для кого на самом деле была эта неожиданная лекция? Для Горшка? Или для него самого?! Для него, только для него! Именно ему, Хранителю, предназначалось то, что он сам же сейчас и провещал. Они все – суть Царица ночи. Он же, Хранитель, – первый среди них всех. Как странно, что осознание всего этого пришло к нему только сейчас…

– Ну ты, Лазарев, и горазд орать. Как труба иерихонская, в туннеле аж тюбинги подпрыгивали.

Волков, спокойный и, кажется, всем довольный, поднимался на платформу Ботанической. Никакого намека на вчерашнюю ярость, никакого сожаления.

– А ты, Виктор, голова. Сразу видно – ученый, не чета нам. Я бы так не смог, а ты самую суть уловил, по полочкам разложил. Есть мы, есть Царица. И никаких я. И только так. И тебе этого, Миха, не понять, чужой ты. – И, повернувшись в сторону Хранителя: – Чего звал, начальник?

– Сейчас. Горшок, ты еще тут? Я же тебе русским по белому сказал: уебен! Повторить?

Мишка ушел… От обиды Горшку хотелось реветь. Он уже забыл, когда плакал. В детдоме? Нет, там нельзя, покажешь слабину – заклюют. Потом? Тем более. Даже когда выяснилось, что его хитро кинули с жильем, а в армию не берут по причине слабого здоровья. Помотался он по свету. А тут, на Петроградской, неожиданно для себя, осел. Наивный, он думал, что нашел дом, друга, а оказалось… А оказалось, что, как всегда, Горшок никому не нужен. Кроме, наверное, Мультика.

Кот встретил его на пороге кухни, мявкнул и резво забрался на шею.

– Мишка, сними с себя этого блохастого, с ним не пущу!

Горшок был настолько расстроен, что даже не «включил» свою обычную придурковатость.

– И больно надо. Пошли, Мультик.

Мишка повернулся, чтобы уйти.

Аркадьевна, увидев это, испугалась.

– Ты чего? Обиделся, что ли? Стой, иди сюда, ладно, только уж за стол без кота садись!

Голод не тетка, а пахло с кухни вкусно, и Горшок позволил поварихе затащить его за стол. А та и рада, накормила подопечного до отвала.

– Спасибо, Аркадьевна! После сытного обеда, по закону Архимеда, полагается поспать! Пойду я к себе.