Читаем Царица парижских кабаре полностью

Они подбадривали меня. И я переставала чувствовать себя одаренной любительницей искусств, обеспеченной молодой дамой, зависимой от опеки семьи.

Уцелели вырезки из монреальских газет 1948 года.

Какие экзотические личности были моими товарищами в кабаре «Самовар»! Сколько языков звучало в программе: артисты легко переходили с английского на испанский, с русского на французский.

Впрочем, и публика русского кабаре видывала виды!

И говорила на многих языках.

Рецензенты писали о моих товарищах:

«Мария Кармен дель Гомец манипулирует кастаньетами с истинно кастильской поэзией: у нее есть та осанка королевы, тот изгиб ноги, который создает великих иберийских танцовщиц! И этот голос – немного хриплый, столь типичный для испанских певиц…»

«Фантазию близнецов Блэкборн не объяснишь: их надо видеть, чтобы понять. Танцоры-чечеточники, два красивых рослых юноши, поразительно похожие друг на друга, они нашли очень оригинальную и уникальную манеру, определяющую стиль всего номера. Эпизод, в котором между ними размещено зеркало, требующее максимальной согласованности движений, – и весьма занимательный кунштюк, и весьма счастливый эффект. Все жесты так точны, что близнецы множатся в глазах зрителя: оба юноши действительно кажутся ожившими зеркальными отражениями друг друга…»

«Раша Родель стал симпатичен публике с первой встречи. Мы полюбили его манеру денди былых времен, его обаяние и его изысканность, его четкую мелодическую фразировку (слушателю кажется, что у него это феномен не хорошей школы, а хорошего вкуса), его баритон и эту манеру держаться на эстраде – как будто он поет специально, исключительно для вас и этим оказывает вам немалую честь…»

А вот и я в этом ряду, в строках статьи, точно на старой фотографии:

«Первые звуки голоса этой сдержанной хрупкой белокурой женщины, чьи черты так явно передают тип славянской красоты, – непривычны. Ее голос – скорее слабый, того легкого, глуховатого тембра, к которому надобно сначала привыкнуть. Но слушатель быстро становится завоеван ее шармом, который действует на вас все сильнее и все тревожнее. Все в этой странной женщине содействует впечатлению, которое она производит на публику: колеблющийся жест, всегда почти один и тот же, грустная улыбка, в которой живет тень сомнения во всем, и тень нежной ласки, и славянский акцент, который так усиливает этот неодолимый женский шарм.

Впрочем, вряд ли можно словами раскрыть состав этой смеси покорности судьбе, слабости, улыбки сквозь слезы.

Людмила Лопато – большая артистка, и мы приветствуем поклоном ее искусство».

Русское кабаре, успешно пережившее в Монреале и мировой кризис, и мировую войну, с размахом отпраздновало свое двадцатилетие как раз в дни моего ангажемента. «Со своей белокурой головкой, со своими печальными чертами, со своей атмосферой тихой печали, незамеченной трагедии, со своим телом, которое так откидывается, когда она садится, – Людмила Лопато сама создает атмосферу своих песен. Кажется, это легкая птица со сломанным крылом поет, жалуясь на свое горе. И этот теплый голос, всегда теплый, овладевающий вами, с легким славянским акцентом, который лишь усиливает шарм, – преподносит ее песни: «Вообразите» или «Я продала дьяволу душу…» или восхитительную русскую песню «Сердце». Людмила Лопато следует традиции больших певиц, каких мы сегодня встречаем все реже и реже, – она сама творит свой индивидуальный мир и индивидуальный миг», – писал рецензент юбилейного вечера.

Такими необыкновенными словами Канада проводила меня домой.

К концу моих трехнедельных выступлений в Монреаль приехал Никита с сыном.

В такси, по дороге в аэропорт, муж протянул мне красивую брошь и три бело-розовые орхидеи.

Я поблагодарила. И тихонько вытащила из сумочки свой канадский чек.

Ники посмотрел на него и сказал: «Людмила, спасибо тебе за все, но те времена прошли. Нам больше это не нужно. Ты и так сможешь иметь все, что захочешь».

Он выбросил чек в открытое окно такси. И повел нас с сыном завтракать.

Я не могу даже вспомнить в точности свои чувства тогда. Легко ли мне было отказаться от работы в кабаре? Что я думала о поступке Ники? Не помню! Стерлось…

Но внешне все шло тихо, по-прежнему, только Делянушка подрастал.

Комментарии

Александра Прегель – Прегель Александра Николаевна (урожденная Авксентьева, пседоним Авксент, 1907–1984), художница. В Париже 1920-х гг. училась у Н. Гончаровой и В. Шухаева, в 1930-х гг. – участница групповых выставок («Салон независимых», «Осенний салон» и др.). С 1937 г. жена ученого Б. Прегеля, брата поэтессы Софии Прегель. С 1940 г. жила в США. В 1940-х – 1950-х гг. прошло несколько ее персональных выставок в Нью-Йорке и Париже. Создала цикл иллюстраций к Библии.

Цетлина — Цетлина Мария Самойловна (урожденная Тумаркина, в первом браке Авксентьева, 1886–1972), издатель, общественный деятель, жена М. Цетлина (с 1910 г.) Была деятельным членом Комитета помощи русским писателям и ученым во Франции. В США (с 1940 г.) – издатель «Нового журнала», альманаха «Опыты».

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
Адмирал Ее Величества России
Адмирал Ее Величества России

Что есть величие – закономерность или случайность? Вряд ли на этот вопрос можно ответить однозначно. Но разве большинство великих судеб делает не случайный поворот? Какая-нибудь ничего не значащая встреча, мимолетная удача, без которой великий путь так бы и остался просто биографией.И все же есть судьбы, которым путь к величию, кажется, предначертан с рождения. Павел Степанович Нахимов (1802—1855) – из их числа. Конечно, у него были учителя, был великий М. П. Лазарев, под началом которого Нахимов сначала отправился в кругосветное плавание, а затем геройски сражался в битве при Наварине.Но Нахимов шел к своей славе, невзирая на подарки судьбы и ее удары. Например, когда тот же Лазарев охладел к нему и настоял на назначении на пост начальника штаба (а фактически – командующего) Черноморского флота другого, пусть и не менее достойного кандидата – Корнилова. Тогда Нахимов не просто стоически воспринял эту ситуацию, но до последней своей минуты хранил искреннее уважение к памяти Лазарева и Корнилова.Крымская война 1853—1856 гг. была последней «благородной» войной в истории человечества, «войной джентльменов». Во-первых, потому, что враги хоть и оставались врагами, но уважали друг друга. А во-вторых – это была война «идеальных» командиров. Иерархия, звания, прошлые заслуги – все это ничего не значило для Нахимова, когда речь о шла о деле. А делом всей жизни адмирала была защита Отечества…От юности, учебы в Морском корпусе, первых плаваний – до гениальной победы при Синопе и героической обороны Севастополя: о большом пути великого флотоводца рассказывают уникальные документы самого П. С. Нахимова. Дополняют их мемуары соратников Павла Степановича, воспоминания современников знаменитого российского адмирала, фрагменты трудов классиков военной истории – Е. В. Тарле, А. М. Зайончковского, М. И. Богдановича, А. А. Керсновского.Нахимов был фаталистом. Он всегда знал, что придет его время. Что, даже если понадобится сражаться с превосходящим флотом противника,– он будет сражаться и победит. Знал, что именно он должен защищать Севастополь, руководить его обороной, даже не имея поначалу соответствующих на то полномочий. А когда погиб Корнилов и положение Севастополя становилось все более тяжелым, «окружающие Нахимова стали замечать в нем твердое, безмолвное решение, смысл которого был им понятен. С каждым месяцем им становилось все яснее, что этот человек не может и не хочет пережить Севастополь».Так и вышло… В этом – высшая форма величия полководца, которую невозможно изъяснить… Перед ней можно только преклоняться…Электронная публикация материалов жизни и деятельности П. С. Нахимова включает полный текст бумажной книги и избранную часть иллюстративного документального материала. А для истинных ценителей подарочных изданий мы предлагаем классическую книгу. Как и все издания серии «Великие полководцы» книга снабжена подробными историческими и биографическими комментариями; текст сопровождают сотни иллюстраций из российских и зарубежных периодических изданий описываемого времени, с многими из которых современный читатель познакомится впервые. Прекрасная печать, оригинальное оформление, лучшая офсетная бумага – все это делает книги подарочной серии «Великие полководцы» лучшим подарком мужчине на все случаи жизни.

Павел Степанович Нахимов

Биографии и Мемуары / Военное дело / Военная история / История / Военное дело: прочее / Образование и наука
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное