Читаем Царица парижских кабаре полностью

Я гордилась тем, что к нам не раз приходил Феликс Юсупов. Он и в начале 1960-х был так же красив, изысканно одет, как в давние годы, когда я впервые его увидела. Никогда больше я не встречала человека с такой фигурой и осанкой! Однажды, когда он был у нас, пришла поужинать после гастрольного спектакля труппа Кировского балета. Их привел известный импресарио Томази. Не знаю, он ли сказал артистам, кто этот господин, или узнали сами, но у танцоров загорелись глаза: «Вот этот старик убил Распутина!»



Я спросила: «Князь, можно молодым людям подойти к вам, попросить автограф?» – «Конечно, графинюшка!» – так он меня в шутку называл.

Боже, как они смотрели на Юсупова! Точно какой-нибудь мифический «гений места», призрак старого Петербурга возник из сумерек у них на глазах, чтобы поужинать за соседним столиком «Русского павильона».

К нам приходил и Жозеф Кессель, французский писатель русского происхождения, автор романа «Княжеские ночи». Член Французской академии, он жил среди цыган. И у них научился есть – медленно, с хрустом, при стечении публики – стеклянные стаканы.

К счастью, у меня в ресторане он их никогда не ел.

Бывал у нас Эрте, которого я упоминала раньше, – талантливый декоратор. У него было прозвище «Бабушка», он ходил в парике, пудрил нос, украшал галстук элегантной заколкой и носил костюмы-тройки, застегнутые на все пуговицы, благо позволяли рост и талия. Он прожил в Париже около восьмидесяти лет, приехав из Петербурга еще до начала Первой мировой войны, и его настоящее имя было Роман Тыртов. А Эрте – псевдоним, составленный из первых букв имени и фамилии.



Я купила несколько его рисунков 1940-х – 1950-х годов, но не у него, а у своего друга, коллекционера Володи Хоффмана. Володин отец Ростислав, директор «Женес музикаль» и известный историк, выпустил в свет мою первую пластинку.

Наряду со старыми близкими и заочными знакомыми в ресторане стали бывать совершенно новые люди.

В 1961 году в Париже остался Рудольф Нуреев. Он очень подружился с Наташей, сестрой Никиты, моего первого мужа. И приходил к нам в течение долгих лет.

В мой ресторан часто приходили художники Борис Зеленин, Николай Дронников, Вильям Бруй, Иван Путелин, Олег Целков.

Я очень люблю семью Целкова! Мать актрисы Тони Целковой, жены художника, Лидия Федоровна Пипчук, делала для «Русского павильона» изумительные пельмени. Она сама пришла с ними ко мне, принесла на пробу. И я немедленно попросила ее лепить их для нас.

Лидия Федоровна была военной летчицей, а затем воспитательницей в детском саду в Полтаве. Замечательная дама! Она так и не овладела французским языком и объяснялась с бакалейщиками с помощью мимики и жестов, но пельмени и песни под русскую гитару стали символом ее жизни в Париже.

У меня есть несколько картин Зеленина, он часто бывал у нас с женой. Путелин пел у меня одно время, сейчас сделал большую карьеру (этого следовало ожидать, он талантливый человек, совместивший голос и художественный дар, что редкость).

Хорошо помню мать Михаила Шемякина, Юлию Николаевну Предтеченскую, бывшую актрису Ленинградского театра Акимова и советскую кинозвезду 1930-х годов. Муж ее был полковником, после войны они жили в Германии и Риге. Позже она руководила кукольным театром в Воркуте. А когда ее сын Миша оказался за границей, мама поехала к нему, за что Юлию Николаевну очень корили военные сослуживцы покойного мужа. Ее пугали тем, что она никогда больше не увидит «шестую часть суши».

Однако, естественно, после перестройки Юлия Николаевна возвращалась. И недавно скончалась в Нью-Йорке, в гостях у собственного сына.

Шемякин дружил с еще одной моей посетительницей, Диной Верни, галеристкой и моделью Аристида Майоля и Анри Матисса. Дина Верни основала музей в Париже, сейчас он хорошо известен.

Однажды в ресторан ко мне пришла советский министр культуры Екатерина Фурцева со своим добрым приятелем, французским импресарио и мужем балерины Ирины Бароновой, сыном Станиславского (Фурцева этого импрессарио обожала). Я предложила министерше семгу. А Фурцева ответила: «Нет, мне лососину». В тот вечер у меня пела певица Ольга Потемкина – Фурцевой очень понравилась ее длинная русая коса. Но меня госпожа министерша явно невзлюбила!

Очевидно, из-за семги. Лососина ценнее и дороже.

В разные вечера, в разные годы бывали: Джина Лоллобриджида, Софи Лорен, Вирна Лизи, Анна Маньяни, Людмила Черина, Наталия Макарова, хореографы Валерий Панов и Владимир Деревянко, мексиканская кинозвезда Мария Феликс, Роми Шнайдер, Мишель Морган, Майкл Кейн, Питер О’Тул, Питер Устинов и его сын, писатели Ромен Гари и Жозеф Кессель, Ален Делон, Роман Полански, Жан Маре, Теренс Янг, Жорж Чеко, югославская певица Вука, Витторио де Сика, Жан-Поль Бельмондо, скульптор Сезар, шахиня Сорайя, композитор Косма, Арманд Хаммер, испанская певица и актриса Надя Лопез, известный французский киноактер Лоран Терзиефф, Шарль Азнавур, Сергей Михалков, Илья Глазунов, Мстислав Ростропович, многие, многие…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
Адмирал Ее Величества России
Адмирал Ее Величества России

Что есть величие – закономерность или случайность? Вряд ли на этот вопрос можно ответить однозначно. Но разве большинство великих судеб делает не случайный поворот? Какая-нибудь ничего не значащая встреча, мимолетная удача, без которой великий путь так бы и остался просто биографией.И все же есть судьбы, которым путь к величию, кажется, предначертан с рождения. Павел Степанович Нахимов (1802—1855) – из их числа. Конечно, у него были учителя, был великий М. П. Лазарев, под началом которого Нахимов сначала отправился в кругосветное плавание, а затем геройски сражался в битве при Наварине.Но Нахимов шел к своей славе, невзирая на подарки судьбы и ее удары. Например, когда тот же Лазарев охладел к нему и настоял на назначении на пост начальника штаба (а фактически – командующего) Черноморского флота другого, пусть и не менее достойного кандидата – Корнилова. Тогда Нахимов не просто стоически воспринял эту ситуацию, но до последней своей минуты хранил искреннее уважение к памяти Лазарева и Корнилова.Крымская война 1853—1856 гг. была последней «благородной» войной в истории человечества, «войной джентльменов». Во-первых, потому, что враги хоть и оставались врагами, но уважали друг друга. А во-вторых – это была война «идеальных» командиров. Иерархия, звания, прошлые заслуги – все это ничего не значило для Нахимова, когда речь о шла о деле. А делом всей жизни адмирала была защита Отечества…От юности, учебы в Морском корпусе, первых плаваний – до гениальной победы при Синопе и героической обороны Севастополя: о большом пути великого флотоводца рассказывают уникальные документы самого П. С. Нахимова. Дополняют их мемуары соратников Павла Степановича, воспоминания современников знаменитого российского адмирала, фрагменты трудов классиков военной истории – Е. В. Тарле, А. М. Зайончковского, М. И. Богдановича, А. А. Керсновского.Нахимов был фаталистом. Он всегда знал, что придет его время. Что, даже если понадобится сражаться с превосходящим флотом противника,– он будет сражаться и победит. Знал, что именно он должен защищать Севастополь, руководить его обороной, даже не имея поначалу соответствующих на то полномочий. А когда погиб Корнилов и положение Севастополя становилось все более тяжелым, «окружающие Нахимова стали замечать в нем твердое, безмолвное решение, смысл которого был им понятен. С каждым месяцем им становилось все яснее, что этот человек не может и не хочет пережить Севастополь».Так и вышло… В этом – высшая форма величия полководца, которую невозможно изъяснить… Перед ней можно только преклоняться…Электронная публикация материалов жизни и деятельности П. С. Нахимова включает полный текст бумажной книги и избранную часть иллюстративного документального материала. А для истинных ценителей подарочных изданий мы предлагаем классическую книгу. Как и все издания серии «Великие полководцы» книга снабжена подробными историческими и биографическими комментариями; текст сопровождают сотни иллюстраций из российских и зарубежных периодических изданий описываемого времени, с многими из которых современный читатель познакомится впервые. Прекрасная печать, оригинальное оформление, лучшая офсетная бумага – все это делает книги подарочной серии «Великие полководцы» лучшим подарком мужчине на все случаи жизни.

Павел Степанович Нахимов

Биографии и Мемуары / Военное дело / Военная история / История / Военное дело: прочее / Образование и наука
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное