— Я знаю, что владыка мечтает о тебе с тех пор, как увидел тебя на твоей свадьбе, — после традиционного обмена приветствий обратилась Шамхат к гостье; её густо обведённые краской
— И что же мне делать? — Ану-син пожала плечами; она и не думала спорить с хозяйкой покоев. — Как я должна поступить, если всё то, о чём ты говоришь, окажется правдой?
— Уезжай из Ниневии, исчезни прежде, чем гонец от царя привезёт тебе приказ явиться к нему или встретить его в доме твоего мужа.
— Куда же и под каким предлогом я должна уехать? — удивилась Ану-син.
Шамхат ответила ей долгим проницательным взглядом.
— Ты же хочешь понести от своего мужа, пока он ещё здесь? — неожиданно сказала она, не сводя с лица Ану-син глаз, в которых горел горячечный огонь. — Так вот. Я знаю, как тебе помочь. Когда Оннес на супружеском ложе накроет тебя, как бык покрывает корову, собери его семя в эту чашу и отнеси в храм Ураша. Я дам тебе в проводники свою старую служанку. Но помни: за ту услугу, что окажут тебе жрицы Ураша, им нужно жертвоприношение и щедрые дары. Если ты уверена в своём желании и хочешь, чтобы твоя жертва была принята благосклонно, иди и готовься. Как только твой муж выйдет из твоих покоев, пришли ко мне гонца и сама собирайся в дорогу.
Во время своего обучения в храме Иштар, Дарующей воду, Ану-син узнала, что давным-давно в землях первых людей существовал странный и таинственный культ двуполого божества Ураша. Жрец Илшу говорил, что служению этому божеству посвящали людей с признаками женского и мужского пола. Этот культ был такой древний и закрытый, что многие уже позабыли о нём. Но, как оказалось, огонь на алтаре Ураша, как и в святилище Ишхары, не погас.
Приняв из рук Шамхат необыкновенную чашу — из толстого стекла, излучавшего холодное голубое сияние, украшенную затейливой росписью, напоминавшей загадочные письмена, Ану-син слегка поклонилась ей и отправилась домой, охваченная сильным волнением.
… Лёжа в своих покоях, Оннес думал о предстоящем походе: с рассветом ассирийская армия выступала из Ниневии под его командованием, и эта новая высокая должность вызывала у него одновременно гордость и волнение. Но вот на какое-то мгновение его внимание переключилось совсем на другие мысли. В его памяти возник облик Ану-син — такой, какой она была этой ночью, когда дарила его своими умелыми жаркими ласками. Её чёрные глаза, горящие особым, свойственным только ей одной светом, встретились с его взглядом, он вновь услышал её лёгкие шаги, когда она подходила к нему с чашей вина, услышал слова, с которыми она тогда протянула ему эту чашу. Её очарование, в плену которого он по-прежнему находился, этой ночью усилилось впечатлением некой тайны, скрывавшейся в её словах, её взгляде, в том, как она занималась с ним любовью. Всё было не так, как обычно. Она не пожелала принять в себя жидкость, истёкшую из его чресел, и ему пришлось извергнуть своё семя ей на живот. Он удивился, но всё же подчинился её желанию; это было странно, но он слишком устал, чтобы искать объяснение новой прихоти своей жены. Близился рассвет…
Без слёз и стенаний, но с горькой тоской на душе проводив мужа в далёкий поход, Ану-син и сама начала собираться в дорогу. Она взяла чашу с собранной жидкостью и, тщательно закрыв её крышкой, чтобы не пролилось ни капли, поместила её в заплечный мешок из грубой воловьей кожи. На исходе дня, когда у Ану-син всё было готово для встречи с таинственными жрицами Ураша, у её дома появилась служанка, присланная Шамхат.
Вечерняя заря уже погасла и звёзды одна за другой стали зажигаться на небе, когда Ану-син, следуя за старухой, вышла далеко за окраину города. Скоро они ступили в густую рощу и, углубившись под её тёмные, зелёные своды, неожиданно оказались в маленькой пещере, вырытой в одном из тех холмов, которыми так изобиловала долина Двуречья.
Пещера была низкая и узкая; Ану-син посветила факелом и, никого не увидев, стала ждать, что будет дальше. На все её вопросы старуха-проводница отвечала только жестами отрицания, что она или ничего не знает, или по какой-то причине не смеет говорить.