Царица Шаммурамат. Полёт голубки

Ану-син сидела у большого серебряного зеркала, за изящным столиком, заставленным склянками с духами, баночками с благовонными маслами, порошками и притираниями. Её облекало обшитое снизу бахромой платье винного цвета и просторная, из алой кисеи накидка без рукавов. На голове была диадема — золотой обруч с гирляндой золотых колец и буковых листьев; шею и грудь украшали ожерелья из золотых, серебряных, лазуритовых, сердоликовых, гранатовых и агатовых бус. Длинные пряди волос, выпущенные из-под диадемы, были раскинуты по плечам — служанка, Аратта, расчёсывала их гребнем из слоновой кости.

Несмотря на то, что Ану-син постоянно желала придать своему лицу строгость и даже надменность, которые приличествовали её положению, трудно было поверить, что ей двадцать лет, что у неё двое детей и что, побывав замужем почти три года, она уже овдовела. В нежном и белом, будто светящимся изнутри лице, в округлом подбородке, в узких плечах и гибкой, тонкой фигуре была видна совсем юная девушка, своенравная и самолюбивая. Между тем в её больших чёрных глазах, влажный блеск которых скрывался под тенью длинных ресниц, светился расчётливый ум, а в пухлых изогнутых губах угадывался упрямый, хотя и склонный к чувственным порывам нрав. Наиболее проницательные из приближённых царя говорили, что эта молодая женщина более себе на уме, чем погибший Оннес, много лет прослуживший при дворе, и что он правильно делал, во всём слушаясь своей жены.

Хотя придворные не решались громко обсуждать достоинства и недостатки Ану-син, всё же кругом слышалось немало злых шепотков. Аратта, которая перебралась во дворец вместе со своей госпожой, рассказывала, что дурные люди уверяли, будто новая наложница царя околдовала его, и обзывали её порождением львиноголовой Ламашту.

Впрочем, таких сплетников было немного, в большинстве же своём те придворные, которые имели возможность однажды увидеть лицо Ану-син, не удивлялись, что владыка избрал себе в возлюбленные такую необыкновенную красавицу. Те же, кто был очевидцем её успеха в Бактрии, ещё и одобряли царя: ведь в его избраннице красота сочеталась с умом и храбростью.

Нин, польщёный такими отзывами, не отказывал себе в удовольствии время от времени сопровождать свою избранницу в её прогулках по городу. Он ехал рядом с ней в пышно убранной колеснице, и слышал, как люди кричали им вслед: «Слава повелителю Нину и его доблестной воительнице Ану-син! Слава покорителям Бактрии!»

Эти возгласы ясно показывали Ану-син, что её не почитали отдельно от царя, что в ней видели всего лишь эсирту, любимую царскую наложницу. Но она ничуть не стыдилась этого. Она была уверена, что для неё положение дворцовой, гаремной, женщины — это ненадолго. Убеждённая в том, что пользуется особым покровительством богов, Ану-син знала, что все окольные пути, на которые она прежде сбивалась по воле случая, в конце концов приведут её к желанной цели.

Теперь Ану-син уже без стеснения занимала самые лучшие, отличавшиеся небывалой роскошью покои в царском гареме. И придворные дамы, жёны сановников, в большинстве своём считали знаком особой милости, если любимая наложница владыки призывала их к себе. Были, правда, и такие, которые под разными предлогами уклонялись от встреч с женщиной, которая, по их мнению, загубила своего законного мужа. Ану-син про себя запоминала их имена.

Но наибольшую тревогу ей внушало то, что бывшая, хотя и низложенная, любимица царя по-прежнему жила во дворце, в соседних с нею покоях. И что среди детей от других наложниц Нина, которые приходили поиграть с её близнецами, были также дочки Шамхат.

У Ану-син не было причин для ненависти к родственнице: ведь, несмотря на туманные намёки жрицы Ураша и предостережения Сидури, ничего злого Шамхат ей не сделала. Напротив, если бы не её своевременный и полезный совет, Ану-син была бы обречена на бездетность. И теперь близнецы, которым она дала имена Гиапат и Гидасп, напоминали ей о том, что Деркето и Шамхат когда-то были так же неразлучны, неразделимы. Порой, встречаясь с Шамхат во время прогулок у гаремного фонтана или в бит римки, комнате для омовений, Ану-син смотрела на неё и видела в ней свою мать. Как бы выглядела сейчас Деркето, будь она жива: казалась бы старше своих лет, измученная долгой болезнью, как её сестра-близнец, или оставалась бы по-девичьи очаровательной, подобно своей дочери?

Но, если Ану-син и не выказывала открыто своей настороженной бдительности, сама Шамхат уже не сдерживала приступов ярости. Каждый раз, когда ей удавалось остаться с Нином наедине (а это случалось всё реже и реже), она, терзаемая ревностью, осыпала его градом упрёков и язвительных насмешек. В конце концов царь не выдержал такого её возмутительного поведения, которое, как ему казалось, унижало его мужское достоинство, и пообещал Шамхат, что выселит её из дворца. В предчувствии сгустившейся над её головой грозы, хорошо зная вспыльчивый и упрямый нрав Нина, Шамхат отправилась просить заступничества у той, которая заняла её место в сердце и желаниях царя.