Царица темной реки

На рассвете сон крепче всего. Но я давно уже привык просыпаться в любое время ночи, если рядом происходило нечто… нестандартное. А оно происходило, именно рядом – слышался тихий разговор на два голоса на непонятном языке. Окончательно привязав себя к реальности, я обнаружил, что рассвет наступил, что часть портьеры, закрывавшей «дверь», отдернута и возле нее в комнате, со стороны нашего времени, стоит завернувшаяся в покрывало Эржи и тихонечко разговаривает с человеком, остававшимся в восемнадцатом веке, – мужчина в длинном плаще с опущенным на лицо капюшоном. Опасности пока что не чувствовалось, но на всякий случай остался неподвижным, сунул руку под подушку и нащупал рукоятку пистолета.

Они обменялись еще парой-тройкой фраз (я не понимал ни слова, но походило на то, что незнакомец ей что-то приказывал). Потом он повернулся и ушел в лес, а Эржи, тщательно задернув за ним портьеру, направилась к постели, и я уже видел, что лицо у нее очень озабоченное. Наклонилась ко мне, явно намереваясь потрясти за плечо, но я открыл глаза и сел.

– Ты не спал? – спросила она настороженно.

– Проснулся как раз вовремя, чтобы застать конец вашего разговора. Не беспокойся, я ни словечка не понял… У тебя такое лицо… Что-нибудь случилось?

– Ничего особенно страшного, – сказала Эржи с принужденной улыбкой. – Просто сложилось так, что мне придется уйти прямо сейчас. Навсегда. И закрыть за собой все проходы.

Она сбросила покрывало на кровать и принялась одеваться – быстро, но без всякого волнения. Перехватив мой взгляд, улыбнулась почти спокойно:

– Немного времени есть, но надо поторапливаться. Будем прощаться? Я с радостью задержалась бы еще и проводила тебя в поход, но они где-то совсем близко.

– Кто?

– Скажем, охотники. На таких, как я.

– Там? – я показал на закрывавшую «дверь» портьеру.

– Здесь, – серьезно сказала Эржи. – Совсем близко. Здешние соратники тех, кто нас преследовал там…

Я поступил согласно въевшемуся рефлексу: выскочил из постели и оделся в пожарном темпе, сунул пистолет в кобуру, натянул сапоги. Не все еще понимал, но осознал уже, что нам сейчас предстоит прощаться, а прощаться в исподнем…

– Много их? – спросил я.

– Вряд ли. Несколько человек.

– Черт, Эржи, – сказал я. – У меня в этом здании рота солдат. Если я подниму тревогу…

– …то получится совершенно ненужная огласка, – сказала она тоном, каким нянька учит жизни маленького несмышленыша.

– Действительно… – смущенно пробормотал я, остывая от первого запала. – А туда, – я показал на портьеру, – они за тобой не пройдут?

Глупость сморозил. Попасть туда они могли только через мою комнату. Автомат под рукой, в комнате напротив – Паша с автоматом, дом набит вооруженными бойцами…

– Не беспокойся, – почти весело рассмеялась Эржи. – Я хорошо все закрою, они не умеют… Проводи меня.

Я прошел следом за ней через спальню к портьере. Остановившись возле нее и повернув ко мне серьезное лицо, Эржи сказала:

– Когда я уйду, пару минут не отдергивай портьеры, хорошо?

Я кивнул, и она бросилась мне на шею, объятия и поцелуи были суматошными, исступленными, мы оба знали, что никогда больше не увидимся. Не знаю, сколько это продолжалось, наконец она оторвалась от моих губ, прошептала на ухо:

– Мне было с тобой очень хорошо… Прощай и постарайся вернуться с войны…

– Прощай, – сказал я так же тихо и выпустил ее из объятий.

Она ушла за портьеру, тщательно задернув ее со своей стороны. На всякий случай я отошел на пару шагов. За портьерой, совсем рядом, протрещало что-то, напоминавшее электрические разряды, совсем негромкие, из-за краев портьеры вырвались отблески бледно-сиреневого короткого сияния, повеяло озоновой свежестью, как после грозы. На этом все и кончилось.

Я добросовестно засек по часам четыре минуты и сидел в кресле, выкурив две сигареты. Чертовски хотелось хлопнуть стакан токайского, одна нетронутая бутылка еще осталась, – но я сдержался: до подъема оставалось с полчаса, и не следовало с утра появляться перед подчиненными, дыша свежим перегаром.

Решив, что теперь можно, подошел к портьере, за которой скрылась Эржи, отдернул ее наполовину. Там опять была только картина. Самая настоящая – я увидел кракелюры, потрогал пальцами жесткий холст. Восемнадцатый век остался там, где ему и полагалось, – в прошлом. И Эржи давно умерла – как только вернулась в свое время, умерла для меня окончательно и бесповоротно. Даже если дожила до старости…

Подошел к портрету, отдернув на сей раз портьеру на всю ширину. Это уже был никакой не портрет: и Эржи там не было, и красивого хрустального графина (стоявшего сейчас у меня в шкафчике, потому что Иштван к нему прикасаться отказался наотрез). Только стол на одной-единственной вычурной ножке и два высоких стакана на нем. То же самое – кракелюры, жесткий холст под пальцами…