Царизм накануне свержения

Такие же неприятные для себя признания вынуждены были делать и другие черносотенцы калибром повыше своих провинци­альных братьев. «Трудно даже сказать, кто более революционно настроен — правые низы или левые интеллигентные круги»,— за­давал Вязигин вопрос себе и своему корреспонденту князю Д. П. Голицину в письме от 30 ноября ¹³⁵. Идея свержения царя, констатировал он в письме от 13 декабря Замысловскому, «к сожа­лению... пользуется значительным успехом даже в среде правых, не говоря уже о темной деревенской массе и распропагандирован­ных рабочих»¹³⁶.

Но, пожалуй, лучше всего состояние черносотенства выразил, сам того не подозревая, некий Дудниченко в письме к своему кумиру Дубровину от 4 ноября 1915 г. «В Вашем письме я ясно вижу и чувствую тревогу, горечь и обиду... Где же наши, где наша мощь? Да разве нет пороха в пороховницах? Да разве иссякла мо­нархическая сила? Вы, Вы должны вдохнуть в' нас всех былую мощь и силу...»¹³⁷ Увы, «пороха в пороховницах» не оставалось уже ни крупинки, а «былая мощь и сила» в действительности ни­когда не существовали.

Тем не менее как «верхи», так и «низы» черносотенства не скла­дывали оружия. Их активность в 1916 — начале 1917 г. даже воз­росла, причем претерпела известные изменения. Наряду с под­готовкой очередного съезда они взяли курс на непосредственное воздействие на царскую чету. Дорога в Царское Село была ими проложена уже давно, а двор, по мере того как росла его изоля­ция, в свою очередь, охотно встал на путь прямых контактов с чер­носотенными главарями, притом «нижегородской» разновидности. Царь и особенно царица продолжали считать их выразителями народных настроений и тем более охотно прислушивались к их мнению, что оно полностью совпадало с их собственным ¹³⁸.

14 декабря 1916 г. императрица писала в ставку: «А вот конт­раст (с высшим обществом.— А. А.) —телеграмма от „союзов русских народов"... Одни — гнилое, слабое, безнравственное общество, другие — здоровые, благомыслящие, преданные под­данные — их-то и надо слушать, их голос — голос России, а вовсе не голос общества или Думы. Так ясно видно, где правда»¹³⁹. «Друг мой,— писала она на другой день,— Дубровин просит ме­ня принять его, можно или нет?»¹⁴⁰ Свидание с Дубровиным по какой-то причине не состоялось, но Тиханович-Савицкий был ею вскоре принят, и беседа проходила в духе полного взаимопони­мания.

Выдвижение таких фигур, как Тиханович-Савицкий, в ранг прямых советчиков при дворе свидетельствовало о том, что

царизм накануне революции полностью потерял ориентировку. Глава астраханских «союзников» принадлежал к числу немногих идейных черносотенцев. Но это был явно психически больной чело­век. Еще в 1907 г. астраханский губернатор в докладе департа­менту полиции характеризовал его следующим Ъбразом: «Предсе­дателем астраханской народной монархической партии в г. Астра-, хани состоит г. Тиханович-Савицкий. Человек этот нервнобольной, почти совершенно глухой, крайне экзальтированный... и, бу­дучи человеком неосторожным и беспокойным, весьма часто вре­дит интересам партии и подрывает значение и смысл ее среди населения»¹⁴¹. Крыжановский считал Тихановича-Савицкого су­масшедшим¹⁴². Он к тому же ровно никого не представлял. В 1908 г. в докладе департамента полиции Столыпину говорилось: Тиха­нович-Савицкий «остался окружейным десятком заведомых про^: пойц, не способных ни на какую полезную деятельность и мечтав ющих о погромах»¹⁴³. 6 октября 1915 г. начальник астраханско-’ го жандармского управления доносил по начальству, что на­кануне войны «около Тихановича-Савицкого группировалось не более десяти человек союзников». На последнем их недавнем соб­рании присутствовали всего. 24 человека, из них шесть жен­щин ¹⁴⁴.