Царская невеста

— Всевышний добр, милосерден и все надеется, что человек раскается в своих грехах, — пояснил я, приняв окончательное решение. — К тому же у господа времени много — может и подождать десяток-другой лет. А нам с тобой ждать недосуг, и потому слушай сюда…

Хорошо, что Осьмушка, кроме Тимохи, не знал в лицо ни одного из моих ратных холопов. Когда они к нему подошли — мол, государь сыскать повелел, — вообще не удивился, а покорно пошел следом. Понятное дело — на первых порах надо вести себя тише воды ниже травы, вот он и держался соответственно. Ну а дальше просто. Тюк по макушке в безлюдном месте, на всякий случай кляп в рот, бесчувственное тело в мешок, и на телегу.

Вообще-то надо было утопить его прямо в Клязьме. Жаль, конечно, поганить чистую реку трупом мрази, но не хоронить же шелудивого пса по христианскому обычаю — не заслужил. Однако после некоторых колебаний я решил поступить иначе. От такой мести удовлетворение навряд ли получишь, а долгов за ним — будь здоров. Одни только супруги Годуновы чего стоят. Жила себе тихо-смирно чета эдаких старосветских помещиков, и на тебе — явился, козлина безрогая.

А Андрюха Апостол? Да, выжил, да, живет сейчас припеваючи, но ведь по милости остроносого он чуть ли не месяц пребывал между жизнью и смертью — душа все колебалась, не зная, куда ей определиться окончательно. Это тоже работа Осьмушки.

Про Воротынского я и вовсе молчу. Тут статья особая. За одно это его следовало убить раза три. И не просто так, но с теми же мучениями, которые достались на долю Михаилы Ивановича. Чтоб прочувствовал. Слово «осознал» не употребляю — для этого нужно иметь совесть и стыд, а у него отродясь не водилось ни того, ни другого.

Словом, не стал я его топить. Неправильно оно. Так поступать означало действовать как раз по законам самого Осьмушки — кидать в реку связанного и с камнем на шее сродни удару в спину. Тот же Воротынский и сам бы так не поступил, и меня бы не одобрил. После такой казни мысленно воззвать к душам невинно убиенных им и сказать, что их кровь не осталась без отмщения, уже не получится — язык не повернется.

Нет уж, остроносый, я тебя изничтожу по своим законам. И сдохнешь ты не просто буль-буль-буль, но в крови и соплях, униженный и растоптанный, как и положено поганой собаке. А потому я дам тебе в руки оружие и буду с тобой драться. Чтоб все по-честному. Тогда это будет настоящая месть, и восторжествует истинная справедливость.

Поначалу он даже глазам не поверил, когда один из моих ребят бросил к его ногам саблю. Лежа на траве, он, наверное, чуть ли не минуту смотрел на нее, не решаясь протянуть руку. Была у него опаска, что в этот самый миг его пришибут. Понятное дело, он бы так и поступил, а каждый мерит остальных именно по себе.

«Встань, собака! — крикнул Маугли. — Встань, когда с тобой говорит человек, не то я подпалю тебе шкуру!»

Или утоплю — без разницы. Впрочем, я даже не помню точно, что именно крикнул ему, приказывая подняться. Во всяком случае, похоже. Но вначале, еще до того, как он заполучил саблю, я заставил его расколоться — откуда взялись корешки. Плата была высокой — жизнь в случае победы. Правды он рассказывать не хотел, начал плести какую-то несуразицу, но едва заговорил, путаясь и спотыкаясь, как перед моими глазами что-то вспыхнуло, и я вспомнил, как мне на глаза впервые попался диковинный мешочек.

Случилось это в ту ночь, когда Светозара опоила меня каким-то хитрым зельем и заставила увидеть в ней мою княжну. Тогда-то, уже после разоблачения, когда она уходила из моей спальни, он и мелькнул в ее руке. Всего на несколько мгновений, потому я так долго и вспоминал. А чуть погодя мне припомнился наш с ней осенний разговор, и я окончательно убедился в истинности своей догадки. Не князя Воротынского — свата она моего убирала. Мешался он ей. Вдруг да прислушается к нему Андрей Тимофеевич. Вот она и подстраховалась.

— Не мели попусту, — усмехнулся я, когда он окончательно запутался в своем вранье, про себя отметив, что имени ведьмы Осьмушка так и не назвал — неужто что-то святое осталось и в его душе? — Лучше послушай, как оно было на самом деле. — И рассказал, как все произошло.

Сроков не указывал, чтоб звучало достовернее.

Вначале он ошалело молчал, настолько его удивила моя осведомленность.

— Светозара выдала? — поинтересовался чуть позже, когда обрел наконец дар речи, и скорбно посетовал: — Жаль, я ей еще тогда кишки не выпустил.

Жаль, — искренне согласился я с ним и потребовал: — А теперь давай плати по долгам. Давно пора.

— Да и мне давно пора с тобой рассчитаться, — угрожающе пообещал он. — За любовь мою растоптанную да за прочее.

— Любовь к той, которой ты жалеешь, что не выпустил кишки? — ехидно поинтересовался я, и он хоть и не понял сути издевки, но, уловив насмешку в голосе, взревел и ринулся в атаку.