Царская рыбалка, или Стратегии освоения библейского текста в рок-поэзии Б. Гребенщикова

Известно, что автор этих строчек не БГ. Сам он вспоминает: « <…> в самолете Петербург – Москва ко мне подошел симпатичный бородатый поэт и подарил книжку своих стихов. Обычно я испытываю сильнейшую аллергию на почти любую поэзию – но тут книжка раскрылась сама и мне на глаза попались две строчки. Через неделю я понял, что мне от них никуда не деться. Я позвонил по записанному в книжке телефону и признался, что строчки попали в цель, и, похоже, стали песней. Совершенно дурацкая ситуация. Но он, похоже, понял меня и дал свое согласие. Поэта звали Андрей Чернов. Строчки были: “Машинист и сам не знает, Что везет тебя ко мне”»^{1}.

Если быть совсем точным, то «симпатичный бородатый поэт» – Андрей Юрьевич Чернов – ко всему прочему ещё и культуролог, историк, археолог, аналитик, литературовед, лингвист и переводчик в одном лице^{2}. Им и был любезно предоставлен нам полный поэтический текст с теми самыми гипнотическими строчками. Вот он:

Л.Б.

Машинист и сам не знает,
Что везет тебя ко мне,
Стрелку к стрелке подбирает
На железном полотне,

Веко к веку прилипает,

Но вот так и на часах
Стрелка к стрелке приникает
От меня в трехстах верстах,

Где лучом единорога

Разделяясь пополам,
Разбегается дорога
По невидимым полям^{3} 

Отчего же эти строчки «попали в цель»?

Может быть, причина их рифмомагнитности для Гребенщикова – в соприродности ему самому. Ведь своим, по большому счёту, может стать лишь то, что тебе не инородно. Если не дробиться на разговор о присутствии третьего неявного персонажа^{4} наряду с «я» и «ты», о совмещении разных точек зрения в одном высказывании, о парадоксальности его – всё, что имеет место быть в этой фразе, то в целом можно разглядеть, ни много, ни мало формулу гребенщиковского способа разговора с читателем/слушателем.

Творчество БГ, и русский рок в целом, как и всякое явление эпохи, так называемого постмодернизма, насыщено многочисленными отсылками к предшествующей культурной традиции – от русской классической литературы и фольклора до англоязычной поэзии ХХ века и современного кинематографа. Атрибуция и интерпретация такого рода цитат – одна из актуальных проблем изучения рок-поэзии.

Уже на заре БГведения стало общим местом отмечать интертекстуальный характер поэтических текстов Гребенщикова. При этом коллажная «затопленность» собственно «своего» слова «чужим», эклектика, поэтическая изощрённость, рафинированное эстетство БГ, склонность к литературной экзотике зачастую декларируется едва ли не фирменным стилем поэта, знаком его принадлежности постмодернистской эстетике. Дабы обосновать ризоматичность^{5} его художественного мышления акцентируется внимание на многочисленных интертекстуальных отсылках, якобы децентрирующих текст. Если допустить верность этого хода рассуждений, то логика приведёт к навязыванию автору так называемой эпистемологической неуверенности^{6} (кризиса веры, кризиса авторитетов) и релятивистской картины мира.

А между тем, религиозная проблематика является, можно сказать, константой творчества БГ, а его песни буквально «прошиты» библеизмами, которые суть фрагменты главного религиозного текста в европейской культуре – Библии.

Принимая, вслед за авторитетными исследователями, взгляд на рок-текст как синтетический текст, конституированный корреляцией вербального, музыкального и пластического субтекстов,^{7} мы считаем, что вычленение вербального субтекста для филологического анализа не только возможно, но и целесообразно.

Еще более определенно, по нашему мнению, рок-поэзию как объект исследования видит О. А. Меерсон: «Дело в том, что синтетизм рока превосходит синтетизм и жанровый синкретизм традиционно синтетических жанров, вроде оперы и прочих форм театра и перформанса: в отличие от них и в дополнение к ним, рок еще и объемлет и включает внутри каждой из форм отдельно – и словесной, и музыкальной, и пластической – высокое и низкое, сталкивая их нарочито конфликтно и эклектично. Поэтому именно это столкновение очень хорошо моделирует природу рока в каждом из отдельно взятых жанров, его составляющих. Тут слово не более, но и не менее представительно, чем музыка или пластика, поскольку полистилистика и эклектика характерны и для классической музыки сегодня, и для таких явлений словесных искусств, как, например, футуристская поэзия вчера, и для постмодерна в целом»^{8}.