Царские дети и их наставники

   -- Кладовая, -- последовал ответ, -- там сложен всякий хлам, оставшийся после жившего здесь некогда Никиты Ивановича Романова.

   -- Отоприте ворота.

   Приказание было немедленно исполнено, и перед взорами царя предстала куча мусора, в котором, однако, он заметил нечто, остановившее его внимание.

   -- Что это такое?

   -- Это, по всей видимости, английский бот, -- спешит определить привычным и бывалым глазом голландец Тиммерман.

   -- Куда он пригоживается? Чем он лучше наших гребных судов?

   -- Он ходит на парусах не только по ветру, но и против ветра.

   -- Как против ветра? Может ли это быть?

   -- Верно так.

   -- Ну, так поедем.

   -- Нельзя: он поврежден, -- ответил Тиммерман, осмотрев бот во всех сторон, -- его надо прежде починить, умеючи, поставить мачту, натянуть паруса...

   -- Нет ли такого человека, который умел бы все это сделать и показать ход?

   -- Есть.

   -- Кто такой?

   -- Голландец Карштен Брант, живущий в "Немецкой слободе".

   -- Приведи его ко мне.

   На следующее утро Брант уже стоял перед нетерпеливым Петром, дававшим ему поручение как можно скорее исправить найденное сокровище. Для Бранта это поручение было пустым делом: он происходил из тех иностранцев, которые были вызваны еще царем Алексеем Михайловичем, сделавшим первую попытку в России создать парусный флот и приказавшим соорудить морские суда на Каспийском море. Но из этой попытки тогда ничего не вышло: первый выстроенный ими корабль, "Орел", был сожжен Стенькой Разиным, после чего Брант вернулся в Москву, поселился здесь в "Немецкой слободе" и начал промышлять столярной работою. И вот теперь, через двадцать с лишком лет, знания и искусство старика-голландца вновь пригодились, и ему суждено было стать созидателем нынешнего русского флота, имеющего своим прародителем таким образом починенного и воскрешенного Брантом к жизни "ботика Петра Великого", бережно хранящегося и поныне на Петербургской Стороне, в Домике Петра Великого.

   Работа нового царского знакомца из числа жителей "Немецкой слободы" вскоре была готова; ботик был спущен на тихие воды Яузы и начал плавать вниз и вверх по реке и оборачиваться направо и налево. Конечно, Петр, по живости характера, недолго оставался простым зрителем. Он приказал Бранту остановиться, причалить к берегу, вскочил на лавку ботика и начал кататься вместе с голландским мастером, управляя лично, под его руководством, парусами и рулем.

   Восторг бушевал в его горячем сердце; ко вот, неловким движением, ботик перевертывается, упирается в берег и останавливается.

   -- Отчего это так? -- спрашивает любопытный Петр.

   -- Оттого, что здесь вода мелка и река узка.

   -- Где же бы найти пошире?

   -- Ну, да вот хоть на Просяном пруде.

   -- Едем туда.

   Но скоро и Просяной пруд оказался тесен, и настойчивый Петр стал допытывать у окружающих, где можно найти больший простор своей новой потехе. И ему указали на обширное озеро, верст десять в длину и пять в ширину, расположенное за Троице-Сергием, под Переяславлем.

   Петр тут же решил побывать на этом озере; вопрос заключался только в том, под каким предлогом отпроситься туда у матушки, как отлучиться за сто с лишним верст от Москвы? Предлог скоро был отыскан: 25 июня праздновалось в Троице-Сергиевской лавре обретение мощей святого Сергия, и молодой царь, с согласия Натальи Кирилловны, отправился туда, под видом благочестивого путешествия, в сопутствии, однако, неразлучного с ним Карштена Бранта.

   Отстояв литургию, поклонившись мощам св. угодника, Петр немедленно помчался в Переяславль.

   Увидев широкое и привольное озеро, он объявил Бранту:

   -- Вот где нам плавать с тобой, старик!

   -- Хорошо бы, да на чем?

   -- Разве нельзя настроить здесь судов?

   -- Конечно, можно...

   -- А можно, так и настроим.

   Слово и дело у молодого царя шли всегда об руку. Возвратившись в Москву, он тотчас же изложил Наталье Кирилловне свое желание временно обосноваться в Переяславле для постройки кораблей, но встретил новой затее решительный отпор: мать испугалась мысли сына, опасаясь за его жизнь, и отнеслась с полным несочувствием к нестаточному для царя занятию, как плотничество, да, вдобавок, в применении к неведомому и страшному водному делу. Но Петр оставался непреклонен; Наталья Кирилловна должна была уступить его мольбам и настояниям и после 29 июня, дня его ангела, отпустила неугомонного сына, в обществе ненавистных ей немцев, в дальнюю дорогу.