Царские врата

Она спала тут на состриженной овечьей шерсти, на слежалых овечьих кошмах, одна.

Проснулась и глядела на рассвет в щели сарая.

Вот так и жизнь земная, ведь это малая щель в небо в тесном, пахнущем овцами, грязном сарае; потом забьют досками, гвоздями – и конец.

Не шелохнулась. Пора было вставать, но она не шевельнулась.

Миг между выстрелом и тишиной. Вот он.

«А ведь, когда умеешь, приятно убивать. Наслаждение есть в этом, да, если очень хорошо умеешь. Раз – и ты отнял… чужую жизнь. Баба, которая должна рожать дитенка, давать жизнь, а вот возьми ее да и отними. Конфета была такая в детстве – «Ну-ка, отними». Что там было на фантике? А, да, девочка с собачкой. И у девочки в пальчиках конфетка, она собаку дразнит, собака служит, а девчонка, гадина, ржет. Все в жизни этой гады. Все издеватели. Не делаю ли я людям добро? Человек больше не будет страдать, метаться… а – разом – брык – пуля моя четко вошла – и на тот свет».

Свет в щелястых досках сарая делался ярче, из зелено-белого становился розовым, оранжевым.

«Черт, тот свет! А что такое тот свет? Какой там еще свет? Там – тьма. Вот меня сегодня убьют. И что, я там буду чувствовать? Думать? Романтические враки».

Алена повернула голову. Ее щеки мягко, тепло коснулась свалянная овечья шерсть. Алена взяла шерстяной ком в пальцы. Помяла в кулаке. Ух, как приятно. Зверь, зверья шерстка… Зверь и человек. Ни один зверь не убивает другого зверя ради наслаждения. Тем более – ради вознаграждения. Тем более – из ненависти.

Зверь дерется со зверем по закону природы.

«Разве война – это не закон природы? Убивать – необходимо! Если бы меня тут не было, Руслан нанял бы другого снайпера. Мастера. В деле нужен мастер – и его покупают. Руслан дорого меня купил. И я не продешевила».

Сжала шерстяной ком в кулаке. Сильнее, еще сильнее.

«Вот так бы я зверя задушила. Любого. И мирную овцу. И хищного волчару. Если бы мне надо было спасти свою жизнь».

А человека бы ты так вот – задушила?

«Рукопашный бой страшнее, чем прицелиться и сбить цель».

Скажи себе: не смогла бы. Не лги себе.

«За свою жизнь – еще как дралась бы! Как все солдаты дерутся! А за высокое, далекое, светлое? За Родину – слабо?! Ребятам все наврали! Про Родину – наврали! Просто осенний призыв! И просто – деньги! Так какая, хрен, разница, что Руслан мне платит, что пацану командование платит бабки! Руслан меня, по крайней мере, не обманет! А их – обманули!»

Щели сарая стали яростно-оранжевыми. Потом – слепяще-золотыми, и по овечьим кошмам заходили, скрещиваясь, желтые пятна, стрелы и черные тени. Солнце взошло.

День. Наступил новый день.

Сейчас война продолжится. Вставай!

ПОМЫВКА АЛЕНЫ

Алена решила помыться.

Она мылась так: брала в сарае старое ведро, разводила огонь, грела в ведре воду; несла за сарай, и там, стыдливо и быстро раздевшись, побросав на землю пятнистые тряпки, неистово мылась, терла себя большим куском мыла, серо-коричневым, хозяйственным, она его под кроватью у хозяев нашла.

Она никогда не видела, не знала, где моются солдаты Руслана.

К Алене, пока она мылась за сараем, никто не подходил. Не мешал ей, не приставал, любопытно-жадно не глядел на нее из-за досок и дров.

«Как приятно обмыться. Все равно грязь и смерть с себя не смоешь, как ни трись, паскуда».

Она вставала с корточек и окатывалась из ковша горячей водой, ахая и кряхтя. На ветру, на холоду натягивала на влажную кожу гимнастерку. Тело пело. А душа?

Она не знала, что делала ее душа. Не хотела знать.

Дым вился, танцевал над головой, исчезал навек, таял. «Дым и жизнь, как это похоже. Или нет, вот так: жизнь и сигарета. Кто меня выкурит? Кто меня… выбросит, на обочину швырнет? Кому я нужна? Я даже Руслану не нужна».

У Алены в пальцах оставался кривой окурок, когда подошли сзади. Спиной поняла: женщина, а не мужчина.

Обернулась. Точно, баба. Длинная черная юбка, пуховый платок.

Алена бросила окурок себе под ноги.

– Что надо?

Женщина провела ладонью по лицу. Алена глядела мрачно, ждала.

– Передохнуть дай. Издалека иду.

– Садись, – кивнула Алена на землю, на камни. – Табурет не предложу. Тут всю мебель давно истопили.

– А ты тут снайпером будешь.

Женщина глядела на Алену снизу вверх, как домашний зверек.

– Откуда знаешь?

Тонкие руки торчали из рукавов горской кофты грубой вязки. «Как принцессины ручонки-то. Как у пианистки. Непохоже, чтобы со скотным двором зналась бабенка». Алена вытащила из пачки еще одну сигарету. Женщина пристально глядела, как Алена вертит пальцем колесико зажигалки, как втягивает щеки, закуривая.

– Не кури, – сказала чеченка, – тебе ребенка рожать.

– Ребенка? – Алена прищурилась. Затянулась, выпустила из губ дым. – Какого еще ребенка?

– Своего ребенка, – упрямо повторила баба, – кого же еще.

– Хм, – усмехнулась Алена, высасывая дым из сигареты, – до этого еще далеко. Война длинная. Много работы.

Баба уставилась на Алену круглыми, как у совы, черными глазами.

– Нет. Все близко.

Ее голос входил в Алену, как нож в халву.

– Цыганка, что ли? А? – с веселой издевкой спросила Алена. – Гадаешь? Сколько берешь?

– Я не цыганка. А ты родишь скоро.