Царские врата

Я вспомнил одну притчу: пришел искуситель к праведнику и говорит — пойди и убей того то. «Что ты!» — отказался человек. «Тогда согреши с женщиной». «И этого не будет». «Ну хоть зайди в кабак, выпей, развеселись немного.» Человек подумал и решил: от одной рюмки ничего не случится. Пришел, выпил. А потом и еще, и еще. И к блуднице потом пошел, и, человека, в конце концов, зарезал. Все трагедии на Руси от пьянства, так я понимаю. Но что мне было сказать Татьяне Павловне?

К семи часам мы встретились на. Полянке с Дашей и Славой и двинулись в мастерскую. Сестра, конечно, была с Муркуловым в приятельских отношениях, но вряд ли бы она одобрила то, что я пригласил еще кого-то. Впрочем, я надеялся, что мы растворимся среди гостей. А их действительно оказалось столько, что хоть соли вместо огурцов в бочке. Они праздновали какой-то там День Курска, поскольку, как и сам хозяин, были осевшими в Москве курянами. Пришлось и нам на некоторое время прикинуться их земляками. Но особых расспросов не было.

Мастерская скульптора занимала весь первый этаж одного старинного особнячка, не то что подвальное помещение моей сестры. Здесь могла бы разместиться хоккейная коробка, а сейчас стояли накрытые разной снедью столы, которые потеснили всякие гипсовые фигуры к стенам. Когда мы вошли /нас встретила у входа Женя/, торжество еще не начиналось, гости пока бродили по мастерской, шумно переговариваясь и разглядывая скульптуры. Как я и предполагал, сестра скорчила недовольную гримасу, увидев со мной еще двоих, кроме Павла. Ему она лишь как-то неопределенно кивнула головой, словно им предстояло познакомиться, и бросила едкую фразу:

— Думала, вы, Павел Артемьевич, в рясе и клобуке явитесь, да с посохом, как странствующий монах.

— Зачем же так, Женя? — ответил он. — Я очень рад тебя видеть.

Наверное, с минуту они разглядывали друг друга, но молчали.

Вольтова дуга между ними почти явственно обозначилась, по крайней мере, я подумал, что они тотчас же начнут пикироваться, как всегда на моей памяти. Нет, ничего подобного не произошло. Я представил сестре Дашу и очкарика. Но она на них едва взглянула, словно это были одни из гипсовых скульптур Меркулова. А тут к нам подошел и сам хозяин мастерской.

Ему было около сорока, высокий, широкоплечий, с открытым симпатичным лицом. Мне его работы нравились, особенно, памятник Царю-Освободителю, хотя установили его почему-то за пределами Кольцевой дороги. Побоялись впускать в Москву. Вообще во всех его монументальных скульптурах чувствовалась сила русского духа, где есть и трагичность, и внутренняя борьба, и обязательно вера в воскресение. Тут и воин, и религиозный деятель слились в одно. Сейчас, наверное, так и должно быть. Воин без веры лишь наемник, да и монах должен иметь меч. Как Пересвет. Время такое, одними молитвами Россию не спасти.

Перед подошедшим Меркуловым я тотчас же стушевался, хотя он был очень прост и открыт с людьми.

— Братца моего ты уже знаешь, — произнесла Женя. — А вот это Павел, о котором я тебе говорила.

Дашу и Славу она, разумеется, знакомить не стала. Не доросли еще. Между тем, я заметил, что сама Даша смотрит на нее с каким-то немым восхищением.

— Какая у тебя красивая сестра, — шепнула она мне. — И ей так идет это красное платье. Мне бы такое.

— Будет, — ответил я. — Ты на курсы устроилась?

Она кивнула головой, а тем временем между Павлом и Меркуловым завязался разговор. Как-то сразу, словно они давно знали друг друга.

— Вот вы, кроме всего прочего, еще и общественный деятель, слышал, что баллотировались на пост губернатора Курска, а можно ли православным людям заниматься политикой? — спросил Павел. — Я имею в виду, что политика по своей сути — это борьба за власть, за власть в итоге над миром, она не может быть не революционна, ее цель — построение на земле нового безбожного Вавилона, приближение «конца Истории».

— Быть вне политики — это все равно, что быть вне жизни, — охотно отозвался Меркулов. — Да, в антихристовом понятии это борьба за власть, это богатство, сила, обольщение. Но есть другое словосочетание: «христианская политика». И ею со дня своего основания занимается Церковь. Каждый из нас обязан в меру своего разумения и сил стремиться к искоренению зла. Без Державности это невозможно, оно — государственное самосознание народа. А державе нужен монарх, «удерживающий». Вот выбили эту опору в семнадцатом году, и всё рухнуло. Да, не надо смешивать церковь с партиями, делать ее служительницей или даже главой их. Но она должна придать нынешней политике ту высочайшую истину, которая лежит в христианском учении. К этому и святейший Патриарх призывает. Чтобы каждый верующий принял участие в национально-освободительной борьбе против мирового зла, ополчившегося на Россию.