Царские забавы

— Истину глаголишь, другой, — соглашался Хромец, — теперь все мои помыслы о братии и о небесном спасении. Я ведь стараюсь не думать о том, что со мной в мирской жизни было. Иногда кажется, что как будто все это не со мной случилось. Все позабыл, Гордей!

— Неужно все?

— Поверь мне, Гордеюшка, все позабыл!

— А Калису припоминаешь?

Разметало на ветру лохмотья облаков, и из-за горизонта разлапистым черным пауком выбралась мрачная туча, тень от которой наползла на лицо монаха.

— Все забыл… а Калису помню!

— Да, Яков, разве такую деваху можно позабыть?! Только теперь нет ее более… померла.

Темная туча уже накрыла схимника с головой, тень от нее зловещей паутиной поползла на собор и скрыла от видения кресты.

— Вот еще один грех я на свою душу наложил, — выдохнул Яков и неторопливо заковылял к кельям, только у самого входа он обернулся и произнес: — А тебе я, Гордей, вот что скажу: осмотреться тебе поначалу надо, прежде чем пострижение принять. Устав у нас строгий, и обратной дороги не видать.

— А мне обратной дороги и не надобно, святой отец, — отвечал Гордей Циклоп.

Глава 4

Не прошло и двух месяцев, как Анна Колтовская стала царицей, а приказы и многочисленные дворцы успели позанимать ближние и дальние родственники государыни. Тесть царя стал служить при Большом дворце. Из дальних окольничих, что заходили в дворцовые палаты только с великой царской милостью, сделался ближним боярином. Данила Колтовский научился покрикивать на челядь, безбоязненно повышал голос на князей и держался с московскими вельможами так, как будто всю жизнь хаживал в меховых шубах и сиживал на лавке вблизи самодержца.

Нашествие рода Колтовских во дворцы и приказы московская знать восприняла обыкновенно. Так было при дедах, такой обычай существовал при отцах, и совсем неудивительно, что он сохранился и при Иване Васильевиче. Прежние стольнилки, кравчие и дьяки складывали нажитое добро в сундуки, связывали пожитки в узлы и освобождали место для новых хозяев.

Новая государева родня ворвалась в палаты дворца голодной ордой — облачилась в казенные кафтаны, натянула на лбы горлатные шапки и ходила в них так же важно, как совсем недавно шествовали в дорогих нарядах любимцы Марии Темрюковны.

Анна оказалась особой примерной и кроткой и внимала словам государя так же трепетно, как козочка звучанию пастушечьего рожка. В отличие от своей многочисленной родни царица не просила для себя ничего. И тогда государь решил сделать для жены подарок.

— Анна, назови мне свое желание, если это в моих силах, я его исполню, — Иван Васильевич нежно взял супругу под локоть, когда они возвращались после обедни во дворец из Успенского собора.

Анна отвечала с улыбкой:

— Освободи меня от опеки ближних боярынь. Они прислуживали еще Марии Темрюковне и не будут мне преданными.

Государь малость отстранился, но локоток царицын не отпустил:

— Ты много от меня просишь. Это гораздо дороже, ежели бы ты пожелала воз золота. А что я скажу боярам, чьи жены служат в тереме? Может, у тебя имеется еще какое-нибудь желание?

— Нет, государь.

О том, что Анна не так слаба, Иван Васильевич убедился уже на следующий день: царица не допустила во дворец боярынь, что служили прежней хозяйке, и пожелала видеть в тереме новых девок и баб.

Иван Васильевич почесал в раздумье бороду и неожиданно для всех решил исполнить прихоть государыни: повелел разогнать старых боярынь, которые служили не только при Марии Темрюковне, но были верховными еще при Анастасии Милостивой.

Девок для терема государыня отбирала сама, благо боярышень во дворце было превеликое множество. В выборе служанок Анна оказалась такой же привередливой, как Иван Васильевич на смотринах царских невест. В сопровождении многого числа боярынь и стрельцов она ходила по московским дворцам, заглядывала в палаты и, поманив пальцем понравившуюся девушку, вопрошала:

— В услужение к царице хочешь пойти? В золоте ходить станешь.

— Спасибо, государыня-матушка, — припадала к руке восемнадцатилетней царицы боярышня. — Весь век на тебя молиться буду за милость великую!

Анна в неделю заменила в своих покоях всех кравчих и верховных боярынь, многих боярышень и сенных девиц, а от вновь набранных княгинь и мамок требовала почти холопьего поклонения. Особенно государыня привечала белошвеек, которые сумели украсить царицыну светлицу золотыми и шелковыми вышиваниями. Окна, потолки и двери были устланы так нарядно, что могли соперничать с покровами и плащаницами. Царица и сама была изрядно искусна в вышивании и, собрав знатных мастериц со всей округи, подбирала с ними узоры для святительских шапок и епитрахилей.

Казалось, государыня задалась целью окружить себя красотой, которая могла бы соперничать с небесной благодатью, и только ближние девицы знали, что лепота была всего лишь силками, благодаря которым мудрая царица хотела заполучить своевольного государя к семейному столу.