Царский каприз

— Кому? — с недоумением спросила его Софья Карловна. — Ах, я понимаю, что вы собрались в Москву, но, кто еще с вами едет и почему вы говорите «мы», в это вы меня не посвятили.

— Как кто едет?.. Да вы, конечно! — тоном глубокого изумления произнес князь.

Она гордо подняла голову и спросила:

— Кто ж это вам сказал, что я тоже собираюсь в Москву?

— Как «кто сказал»? Я получил письмо от матушки. Она приказала мне непременно приезжать к Пасхе и привезти вас с собой.

— Ваша матушка может приказывать вам все, что ей угодно, и вам делает честь то рабское послушание, с каким вы исполняете ее приказания. Но моя воля ей не подчинена, я в Москву не собиралась и не поеду…

— Как не поедете? — воскликнул князь тоном такого невыразимого удивления, что у Софьи Карловны даже улыбка на лице показалась. — Как не поедете?.. Ведь маман приказала!

— Мне она ровно ничего приказать не может и, наверное, даже не решится.

— Нет, она прямо так и написала, чтобы я вас привез.

— Ну, а вы ответьте ей, что меня «привезти» нельзя, что я могу только сама приехать, если пожелаю этого, но что в данную минуту я такого желания отнюдь не ощущаю…

— Вы и сами с ума сошли, и меня с ума сведете! — почти с отчаянием воскликнул Несвицкий, выбегая из комнаты.

Он успел хорошо понять характер жены и видел, что ни разубедить, ни подчинить ее своей воле ему не удастся; а между тем мысль о том, чтобы не исполнить данного старой княгиней приказания, тоже не умещалась в его немудреной голове.

— Господи, как мне все не удается с женщинами! — в отчаянии воскликнул он, вбегая к себе в комнату и в вырвавшемся у него восклицании соединяя одновременно и свою законную, всеми уважаемую жену, и свою всеми равно презираемую незаконную пассию, наглую гетеру Екатерину Шишкину.

XII ПЕРЕД ЛИЦОМ ИСТОРИИ

Князю Несвицкому так и не удалось уговорить жену, и он уехал в Москву один, а оттуда в гневном и, очевидно, под чужой диктант написанном письме уведомил ее, что его встретили дома строгим выговором за неисполнение родительского приказания и что он, со своей стороны, делает выговор жене за то, что она подвела его под родительский гнев.

«Быть может, у вас, в вашем демократическом мире, такой взгляд на семейные отношения и возможен и доступен, — издали философствовал грозный князь, — но у нас подобные выходки нетерпимы, и я вытребовал бы вас сюда немедленно, если бы этому не воспротивилась маман, которая слишком прогневана вашим непослушанием, для того чтобы принять вас в настоящую минуту в свой дом. Постарайтесь исправиться от своего своеволия, и тогда маман, быть может, разрешит вам посетить ее летом, в то время, когда я буду на маневрах, потому что сам я на вторичный отпуск не могу рассчитывать, из боязни повредить этим своей блестящей служебной карьере».

В письме так и стояло полными буквами «блестящей карьере», и это выражение так мало согласовалось с правдой, что Софья Карловна, при всем нелестном мнении о блеске и проницательности ума мужа, не могла приписать эти слова самому князю Алексею. Они, видимо, были придуманы старой княгиней, быть может, в наивности своей души и действительно верившей, что ее сын стоит на блестящем служебном пути.

По первому впечатлению Софья Карловна порешила вовсе не отвечать мужу, но затем передумала и ответила ему сравнительно коротким письмом, оповещая его о том, что никакой вины она за собой не сознает, ни о каком исправлении не думает и ни в Москву, ни в имение его родителей ни летом, ни зимой не собирается, так как эта поездка не представляет для нее ничего заманчивого.

На этом переписка между мужем и женой на время совершенно прекратилась, и Софья Карловна так привыкла к отсутствию князя и чувствовала себя без него так хорошо и спокойно, что с искренним удовольствием узнала от его товарищей, что от него из Москвы получены свидетельство о болезни и прошение о продлении срока отпуска.

В отсутствие Несвицкого его товарищи с женами и сестрами часто посещали молодую княгиню, и у нее мало-помалу составился довольно обширный и очень дружеский кружок.

Душою этого кружка были особенно усердно навещавший ее добряк Борегар да Бетанкур, сделавшиеся почти ежедневными посетителями Несвицкой.

Эти усердные посещения были замечены всеми, но никто не искал в них ничего дурного, и молодую женщину, вопреки всем законам столичного злословия, даже клевета обходила.

Не обратил на это особого внимания и вернувшийся из Москвы князь Несвицкий, которого начальство встретило довольно строго за не в меру продолжительное отсутствие, сопровождавшееся двумя друг за другом присланными свидетельствами о болезни.

Князь пользовался все меньшими и меньшими симпатиями своего прямого начальства, равно как и своих товарищей по службе, искренне возмущавшихся той распущенностью, какою он щеголял, смело бравируя всем и всеми и открыто показываясь в обществе Шишкиной.

Тотчас по приезде князь Несвицкий отправился в лагерь, на все лето расставшись с женой, поселившейся в небольшой даче в Павловске.