Царский приказ

— На первых порах они натравливают его на другие затеи, к благополучию России никакого касательства не имеющие… Ну, да что об этом! С вами только я и позволяю себе думать вслух, да и то совестно. За мысли совестно, что так они у меня изменились. Чувства мои к государю все те же, с радостью жизнь за него отдал бы, а без досады и душевной скорби видеть не могу, что вокруг него делается! — И, махнув рукой, князь прервал свою речь на полуслове, чтобы спросить тетку, был ли у нее князь Захар Васильевич.

Этот вопрос рассердил графиню.

— Для чего он ко мне приедет? Прослышал, верно, что я опять в фавор попала! Так ты ему скажи, что это — неправда. Мне о смерти надо думать, а не за фавором гоняться.

— Ему тоже фавора не нужно, он подал прошение об отставке и в деревню сбирается.

— Это почему?

— Сам вам расскажет. И вот что еще не забыть бы. Может быть, ваш Максимов встретит препятствия в своем деле от своей жены…

— Какая она ему жена! Он ни разу с нею не виделся, с тех пор как они обвенчаны.

— Все равно, перед законом она его жена и имеет на него все права. Это упустить из виду не следует, и Максимов должен сговориться с нею, прежде чем подать просьбу государю.

— Да что ты? Она ни за что не захочет! — всполошилась старушка.

— А я так думаю, что вы ошибаетесь, — возразил князь, — она вовсе не такая, какой вы себе ее представляете.

— Какая же она, по-твоему?

— Тихая, кроткая и очень неглупая особа. А к довершению всего — прехорошенькая и любит Максимова без памяти.

— Жаль только, что ни в уме ее, ни в красоте он не нуждается, а в любви ее еще меньше, — сердито заметила графиня.

— Это — его дело; я только предупреждаю вас, что от этой девушки во многом зависит расторжение их брака. У кого ни спросите, вам все это скажут.

— В таком случае ему не стоит и начинать дело, — с досадой возразила графиня.

— Почему? Она хорошая девушка и любит его настоящей любовью, стало быть, его счастье ей дороже своего собственного.

— Скажите, пожалуйста, героиня какая!

Князь улыбнулся.

— Героиня не героиня, а преинтересная особа.

— Должно быть, интересная, когда князь Лабинин ею заинтересовался, — иронически заметила Батманова и, спохватившись, добавила: — Да откуда ты все это про нее знаешь?

— Я вам говорил: дом ее отца рядом с домом дяди Захара Алексеевича.

— Вспомнила, вспомнила! Ты у дяди через забор любовался этой немкой!

— А про ее характер и поведение знает княжеская дворня от прислуги Клокенберга.

— Ну, голубчик, если бы даже не только дворня князя Захара, но и твоя тоже, да и моя в придачу, превозносила ее до небес, то я все-таки скажу, что Максимов поступает молодцом, что знать ее не хочет и отказывается покориться насмешке, которую над ним, над русским дворянином, сыграли! — запальчиво прервала его графиня. — И насколько моих сил хватит, я всегда готова его в этом поддержать.

— Да и я тоже, — с улыбкой возразил Лабинин.

— Неправда, ты за немку стоишь!

Князь улыбнулся. Он мог бы ответить на это, что не он один сочувствует бедной Кетхен, что вся семья его дяди, тронутая рассказами о ней Анисьи, негодует на Максимова, который так жестокосерден, что не дает себе труда даже познакомиться с подругой жизни, доставшейся ему благодаря случайности.

В княжеском доме до мельчайших подробностей была известна печальная жизнь дочери Клокенберга, там знали, с каким терпением и достоинством переносит она свою судьбу, не позволяя себе ни роптать, ни жаловаться на жестокого супруга, презирающего ее любовь. Знали, что она из любви к нему полюбила и православную церковь, что отец Стефан, протоиерей Казанского собора, венчавший их, в восторге от ее успехов и гордится такой прозелиткой. Все это князь мог бы сказать своей почтенной родственнице в ответ на ее нападки на Кетхен, но, не желая попусту раздражать ее, он предпочел свести разговор на другой предмет.

Между тем Максимова, как он вышел из дома Батмановой, опять, потянуло в Казанский собор. На этот раз храм был пуст. Вечерня отошла, и, кроме нищих на паперти да дьячков, замешкавшихся за уборкой свечей в паникадилах, он никого здесь не встретил. Машинально опустился молодой человек на колени на то самое место, с которого несколько недель тому назад смотрел на Кетхен, и хотел молиться, но не знал о чем. На душе у него было смутно и тяжко, и, кроме: «Да будет; воля твоя, Господи!» — он ничего не умел сказать Богу.

Проходя мимо того места, где его венчали, Максимов бессознательно остановился, и то, что произошло с ним восемь месяцев тому назад, так живо воскресло в его памяти, что он на мгновение даже ощутил то, чта ощущал тогда: бессильную злобу и обиду, доходившую до ярости, до потери рассудка. Чтобы отогнать грустное воспоминание, он пыталав вообразить себя в другой церкви, рядом с Анночкой Балкиной, но ему это не удавалось: на место избранной его отцом для него невесты упорно становилась Кетхен, кроткая, любящая, с влажными от восторженного умиления глазами, такая, какою он видел ее перед образом Благовещения месяц тому назад. Наваждение, да и только.