Царский приказ

Авдотья Алексеевна любила службу митрополита Амвросия и редко пропускала случай присутствовать на ней. Чинно прошла она со своей свитой к месту у окна, где всегда стояла. Степка постлал коврик, на который она встала, Ванька подставил стул, взятый из алтаря, и оба удалились на такое расстояние, чтобы каждую минуту быть готовыми подойти на зов; компаньонки же стали за стулом графини, держа наготове молитвенник, табакерку, флакон с солями — все, что могло понадобиться их госпоже во время службы, длившейся в этот день особенно долго и совершавшейся особенно торжественно.

Церковь была полна избранным обществом: сверкали ордена, звезды, густые эполеты; дамы в весенних туалетах напоминали роскошный цветник; певчие пели чудесно; а владыка произносил молитвы с таким чувством, что исторгал из глаз слезы.

Когда Авдотья Алексеевна подошла к кресту, то поразилась бледностью митрополита и озабоченным выражением его лица. Невольно припомнился ей вчерашний разговор со старым князем. Как бы в подтверждение мелькнувшей у нее в голове мысли подошел к ней знакомый генерал и после обычных приветствий сообщил, что владыка намерен после обедни посетить военного губернатора.

— Его высокопреосвященство пользуется большой популярностью: площадь усыпана народом, стекающимся сюда за его благословением, — прибавил к этому генерал.

Правда, народа набежало так много, что экипажи с трудом разъезжались.

Не успела графиня Батманова вернуться домой и откушать чаю, как к ней стали съезжаться гости с самыми странными и противоречивыми новостями. Одни рассказывали, что в городе готовится возмущение, что народ требует выдачи генерал-губернатора, чтобы учинить над ним расправу за его жестокость; прибавляли к этому, что уже и войска выступили, и царская фамилия готовится выехать. Другие уверяли, что Пален позволил себе арестовать митрополита за то, что последний высказал ему правду.

В самый разгар этих разговоров вошел Лабинин, и к нему кинулись с расспросами, однако он отвечал на это, что только что приехал из деревни и ничего не знает.

Поболтав еще немного, гости разъехались, и Авдотья Алексеевна осталась со своим любимцем одна.

— Ну, что, по-моему вышло? За тобой прислали? — спросила она, с ласковой улыбкой глядя на племянника.

— Да, государь пожелал меня видеть, — ответил он, тоже улыбаясь.

— Но, разумеется, ты еще не знаешь, для чего ты ему понадобился?

— Не знаю еще. Я только одну минуту видел его… велел прийти завтра.

— Но он принял тебя ласково?

— О, чрезвычайно! Я к вам прямо из дворца. Там творятся удивительные вещи.

— Послушай, что это у Амвросия с немцем-то произошло? Ты, верно, знаешь?

— Знаю, — не переставая улыбаться, ответил князь.

— Постой, дай распорядиться, чтобы нам не помешали, — сказала графиня, дергая за кольцо сонетки, висевшей над ее диваном.

Должно быть, дворецкий только этого и ждал, чтобы явиться: в дверях почти тотчас же появилась его благообразная фигура.

— Илья Иванович пришел?

— Никак нет-с.

— Я позвала его сегодня обедать. Проводи его, как придет, в диванную. Мне надо с тобой о нем поговорить, князенька, он меня беспокоит, такой был вчера странный. Ступай, ничего больше не надо, обратилась она к дворецкому, который в нерешительности переминался в дверях.

Видно было, что он имеет сообщить нечто важное, но графине так хотелось остаться с князем наедине, что старик решил повременить с докладом.

— Ну, что там натворил мой Амвросий? — спросила Авдотья Алексеевна по уходе дворецкого.

— Он исполнил обещание, данное императрице.

— Это насчет немца? Молодец! Я была сегодня на его службе и по его лицу догадалась, что он что-то затевает. Народу ждало его на площади страсть как много! Насилу Конон провез меня сквозь толпу, так и лезут под лошадей как оглашенные. А про то, что он от обедни к немцу хотел заехать, я еще в церкви узнала. И что же дальше?

— От Палена он прямо во дворец проехал к вдовствующей императрице. Она тотчас прошла к государю, и минут через десять курьер уже скакал за Беклешовым, которому приказано было отправиться к генерал-губернатору с повелением немедленно выехать из Петербурга.

— Вот, я думаю, удивился-то!

— Ни крошечки. Пален преспокойно выслушал Беклешова и ответил ему с улыбкой, что ждал этого, у него все готово к отъезду и через два часа его здесь не будет. Это я слышал от самого Беклешова.

— И как ты думаешь, чему надо приписать такое спокойствие?

— Да, вероятно, тому, что чаша злодеяний его переполнилась и уж он сам это понимает. Но, разумеется, он в этом никогда не сознается и все свалит на интриги иезуитов.

— И будет отчасти прав, — заметила графиня.

— Я тоже так думаю, а потому особенно не радуюсь поражению Палена. Можно себе представить, как Грубер теперь торжествует со своими аколитами.