Царский суд. Крылья холопа

Никишка очутился в узком чёрном мешке. Едва он ступил на половицу, визгливо зашевелились стены. Скуратов нажал пружину, с жадным любопытством приник ухом к двери. Ледяной озноб пробежал по изуродованной спине загнанного в ловушку. Он инстинктивно отступил к порогу, вгляделся в тьму.

Стены медленно сдвигались, низко спускался потолок. В противоположном углу что-то закружилось, сверкнуло и тотчас же снова погасло.

Холоп решился на отчаянный шаг. Он прыгнул в угол, нащупал вертящийся круг. На мгновение замер, что-то мучительно соображая, провёл по стержню пальцем. В памяти мелькнул механизм фландрского колеса. Уверенно просунул в круг руку, нащупал рычаг, рванул к себе. С шумом раздвинулись стены.

Опричник отошёл от пружины, приоткрыл дверь. Никитка шмыгнул мимо и скрылся в потайном ходе. Он бежал не останавливаясь, бешеная сила проснулась в нём.

У двери, ведущей в книжный терем, остановился, повернул резко в сторону, вспомнил с болезненной остротой смутную полосу полумрака, которую заметил при побеге с Хаят.

За линией царских застав, за овражком свернул в сторону обоз с пенькой. Далеко в конце заметённой зимней дороги, ведущей в лес, за кустами березняка, стояли одинокие розвальни. Ямщик приставил к глазам ладонь, не отрываясь глядел в сторону обоза. Ивашка увидел его, вложил в рот два пальца, пронзительно свистнул, спрыгнул в снег.

   — Поломка! — крикнул возница и остановил лошадь.

   — Догонишь, — бросил безразлично головной и подал знак ехать всем дальше.

Когда обоз был уже далеко, Ивашка поднял полость, вытащил узенький тючок льна, скрывавший убежище, освободил сестру.

Фима долго сидела, не двигаясь, на снегу, не могла расправить занемевшие члены. Пригибаясь к земле, к саням бежал ямщик.

   — Миляга!

Хлестнул дружески Ивашку плетью по спине, повернулся с улыбкой к Фиме, неожиданно в тревожном изумлении широко открыл рот.

   — А Никишка лупатовский?

Девушка повалилась лицом в снег, зарыдала.

Ивашка безнадёжно покачал головой, провёл пальцем по горлу.

   — Ехать, одначе.

Наклонился к сестре, помог подняться.

Фима, шатаясь, пошла к саням, достала крылья.

Парни обнялись, простились. Ямщик остался у воза с пенькой.

Почти на руках принёс Ивашка сестру к розвальням.

   — Неси, друже, к Чёрному Яру! — крикнул и погнал лошадь.

Никишка всю ночь бежал подземельем. На рассвете едва заметная полоска света вдруг разрослась, хлестнула по глазам. Торжествующий вздох вырвался из груди. При гнулся к земле, затаив дыхание, пополз. У выхода долго лежал, боясь выглянуть. Наконец осторожно высунул голову. Кругом стоял укутанный снегом лес. У опушки, подле костра, грелся стрелец. Никишка на четвереньках подполз, выхватил у него из-за пояса нож, приставил к груди.

   — Раздевайся!

И, переодевшись в костюм перепугавшегося стрельца, вскочил на коня, ускакал в сторону, противоположную лесу.

На повороте зло осадил коня. Дорогу загородила рогатка. Два стрельца подскочили к беглецу.

Никишка резко крикнул:

   — Скачу в Москву с царскою грамотою!

И, гикнув, разогнал коня, перепрыгнул через рогатку, исчез.

По дороге мчался вдогоню отряд опричников со сворою псов.

Впереди грузно встряхивался в седле, подгонял, бешено ругался Малюта.

Никишка поскакал к реке, огляделся. Далеко вправо сверкал крест слободского собора. Резко свернул коня, смело пустился по узкой тропинке. Он узнал путь.

Уже солнце стояло на полдне, когда Никишка выбрался на широкую дорогу.

Вдали показались занесённые снегом розвальни. Хотел свернуть, вгляделся, ещё сильнее пришпорил коня.

В розвальнях, прижавшись щекой к крылу, лежала притихшая Фима.

Ивашка первый услышал топот. Не поворачивая головы, приказал сестре:

   — Погляди-ка умеючи. Не лихой ли кто едет?

Приподнялась, без сил повалилась в солому лицом.

   — Стрелец.

Ивашка задержал лошадь.

   — Лежи словно бы без языка.

Набросал на крылья соломы, заломил набекрень шапку, громко затянул песню.

Стрелец приближался, приподнявшись на стременах.

Ивашка соскочил с розвальней, остановил лошадь, за возился у сбруи. Чуть повернув голову, он перекошенными глазами всматривался в ездока.

   — А, сусло вам в щи!

Фима похолодела от окрика, глубже зарылась в солому, заткнула пальцами уши. Ивашка стоял в столбняке, ничего не понимал. Вдруг он бросился к розвальням, но тут же, не помня себя, стрелой полетел навстречу Никишке.

Беглец осадил лошадь. Разгорячённый конь не слушался. Изо всех сил налетел на розвальни, грузно повалился на бок, придавил седока.

Отчаянный крик вырвался у Фимы. Она упала на руки освободившегося из-под коня Никишки. Ивашка отошёл в сторону, сквозь проступившие слёзы отечески-ласково улыбался. Никишка наконец оторвался от девушки, пришёл в себя, беспокойно прислушался:

   — А за мною, никак, погоня.

Попытался поднять коня, ощупал передние ноги, досадно поморщился.

   — Сломал, окаянный!

Не рассуждая, уселись в розвальни, покатили на гребень оврага.

Опричники скакали по горячим следам. До слуха беглецов уже отчётливо доносились конский топот и лай собак.

Ивашка рассвирепел:

   — Гоните к Чёрному Яру, а я поеду прямиком. Наших приведу, отобьёмся.

И, на ходу прилаживая лыжи, побежал, теряясь в сугробах.