Царский угодник. Распутин

Очнулась она от холода. Сквозь разодранную шубу на заснеженные шпалы стекала кровь, спина примёрзла к железному листу, срезанному с вагона. Вырубова уже не могла шевелиться, грудь её что-то сдавило, голова тоже была окровавлена — падая в проран, Вырубова попала головой в железную конструкцию, влетела в неё, в горле булькала солёная жидкость — Вырубова совершенно равнодушно, будто о чём-то постороннем, подумала: «Кровь».

Совсем рядом, отчаянно визжа снегом, пробежал человек, прокричал несколько смятых, искорёженных ужасом слов, по земле метнулся луч керосинового фонаря, какими обычно оснащаются стрелочники, и человек исчез.

Вырубова, захлёбываясь собственной кровью, застонала. Сглотнула кровь. Ей стало чуть легче.

Попробовала приподнять голову и едва не закричала от боли, голова у неё была прижата металлической балкой. И справа и слева, смешиваясь с подвывами ветра, неслись стоны придавленных железом, искалеченных людей. Вырубова снова сглотнула кровь, стала молиться Богу, просить, чтобы кончина её не была мучительной. В молитве она опять провалилась в красное клубящееся варево, в одурь. Через несколько минут пришла в себя, потом провал повторился опять.

Придя в себя во второй раз, она поняла, что провалы эти — короткие, в полминуты, в минуту, не больше, иначе бы она замёрзла. Днём дворцовый комендант в Царском Селе сообщил ей, что мороз сегодня — двадцать градусов.

Вырубова тогда промолчала, потом вежливо кивнула коменданту — говорить, собственно, нечего было: холод есть холод, тогда словоохотливый комендант — видимо, знал, какое влияние на царя и царицу имеет фрейлина Вырубова, и поэтому хотел поддерживать с ней добрые отношения, ведь мало ли что может случиться в жизни, в России всё непрочно — всё, кроме царского трона, — добавил:

   — Вечером будет минус двадцать пять, а ночью — тридцать.

Эта фраза старого услужливого человека всплыла у неё у мозгу. Вырубова застонала, попробовала проглотить кровяное желе, собравшееся во рту, и чуть не подавилась, выбила желе изо рта себе на грудь, застонала...

Снова стала молиться Богу, чтобы мучения прекратились. Она уже начала замерзать и проваливаться в холодный сон, в какой всегда проваливаются замерзающие люди, когда до неё добрались спасатели. Чьи-то крепкие руки приподняли железную балку, лежавшую у Вырубовой на голове, встревоженный хриплый голос поинтересовался:

   — Кто здесь лежит? Живые есть?

   — Я-я, — нашла в себе силы ответить Вырубова, — я — живая.

   — Фонарь сюда! — прокричал солдат в кубанке, нашедший Вырубову. — Фонарь дайте!

Когда принесли фонарь, оказалось, что это не солдат, а казак Из конвойного полка, не раз сопровождавший государя верхом, Вырубова знала форму конвоя.

   — Эко вас, барышня, — сочувственно пробормотал казак. — А я с вами знаком... Мы с вами однажды даже разговаривали, — казак суетился, не зная, как подступиться к Вырубовой — та была завалена железным ломом, какими-то батареями, сорвавшимися с паровозного тендера, чугунными трубами, перекладинами, гнутыми креплениями, труднее всего было высвободить ноги Вырубовой, их целиком накрыло тяжёлыми покореженными трубами и рваными железными конструкциями.

   — Охо-хо! — охал казак. — Охо!

Он знал, как обращаться с ранеными мужчинами, как стрелять и убивать, как охранять государя, как перерубить на скаку шашкой, выкованной из дамасской стали, шёлковый платок, как самому одолевать боль, но не знал, что делать с искалеченной женщиной, заваленной смятым, которое, казалось, невозможно было разодрать, железом.

   — Умираю, — простонала Вырубова, в свете фонаря было видно, как из горла у неё, из открытого рта толчками выплёскивается кровь.

   — Не умирайте, барышня, — испугался казак. — Голубушка, держитесь!

   — Я — Вырубова, — простонала фрейлина, — по отцу Танеева... Анна Александровна Вырубова... А как ваша... как твоя фамилия, братец?

   — Казак Лихачёв я... Ли-ха-чёв!

Эту фамилию Вырубова впоследствии занесла в свой дневник. До этой минуты в глаза Вырубовой смотрела смерть, сейчас же, в виде простоватого казака с лихо закрученными (специально на нагретые шпеньки, а кончики — на горелые спички) усами глянула жизнь.

   — Ах, дамочка, дамочка, — жалостливо запричитал казак, — как же это всё произошло? А?

Вырубова в ответ застонала, на несколько минут снова потеряла сознание. Очнулась от того, что Лихачёв, всунувшись головой в какую-то дыру, пытался осветить слабым фонарём темноту и кричал:

   — Эй, помоги же мне кто-нибудь! Подсобите человека ослобонить! Человек тут живой... Фрейлина царицы здесь!

На помощь Лихачёву пришёл ещё один солдат — с тяжёлыми, вяло опущенными вниз плечами и могучими грубыми руками коногона, одетый в шинель железнодорожных войск. Вдвоём они аккуратно освободили ноги Вырубовой. Пока освобождали, Вырубова кричала, несколько раз теряла сознание — ноги у неё были буквально размяты искорёженным металлом.

Но хуже было не это — у Вырубовой оказалась сломанной спина. Любое движение заставляло стискивать зубы, из глаз, тёмных от боли, катились слёзы.