Царский угодник

Цель была достигнута. Распутин знал, что делал, внутри у него шевельнулась сладкая истома, он невольно подумал: «А неплохо бы этого офицерика загнать на фронт, тогда будут открыты все двери… Но чтобы заслать его в Тмутаракань, где немцы режут русским потроха и вывешивают их на столбы для просушки, надо побывать у папы…»

То, что Николай Второй уже вернулся из Ставки, Распутин знал – Муня Головина сообщила, да и сердце подсказывало, чутье у «старца» на этот счет было превосходное, он даже знал час, когда «папе» открыли ворота дворца в Царском Селе, – но звонить «папе» не спешил: Николай Второй позвонит ему сам. Это произойдет обязательно, Распутин верил в силу своего внушения.

– Это Распутин, – шепотом произнес офицер.

– Распутин? Сам? – Женщина удивилась. – Я его представляла себе другим.

– Это он и есть. Сам. Собственной персоной.

– Та-ак, милый… Еще подай мне вина старого, очищенного, – потребовал Распутин у приказчика.

«Очищенным» вином он по старинке называл водку. Водка здесь была выставлена разная – и «Смирновская», в толстых бутылях, украшенных вензелями, и «монополька», изящно и дорого оформленная, в серебре и опоясках, с величественной надписью, внушающей уважение: «Монополь», и «Державинская» – особо крепкая и особо горькая, такая горькая, что пить ее, как «монопольку», без закуски, нельзя – водка обязательно вывернет питока наизнанку, каким бы крепким питок ни был.

В Покровском жил когда-то один лохматый мужик, который, не морщась, выпивал стакан «державки», потом подносил ко рту свечку и рыгал – все лицо у него мигом окрашивалось страшным синеватым пламенем, это загоралось дыхание, в воздухе раздавалось гудение, потом – хлопок, и пламя, взвившееся было в воздух, исчезало. Никто в селе не мог повторить этот фокус, а мужик, незавидный, низкорослый, кривоногий, с небритым лицом, не морщась, выпивал еще один стакан и снова подносил ко рту свечку.

Бабы, присутствовавшие при этом смертельном номере, случалось, падали в обморок. Отыскать бы сейчас того мужика да показать его фокус Петербургу, но нет – сгинул умелец бесследно, растворился в бескрайних просторах Сибири. Жаль, талантливый пропал человек.

– И другого сорта водки дай мне, – потребовал Распутин у приказчика, – господином Смирновым что произведена… Четверть, – сказал он, подумал, что четверти может не хватить, у него в доме разный народ ведь бывает – а вдруг тот же Хвостов, очень крепкий человек, приедет и вздумает упиться? Поправился: – Две четверти. Выдержанной, без горечи!

– Как можно-с – горечь в водке? – всплеснул руками приказчик, он был опытным работником по части купли и продажи, знал, как можно подыграть клиенту. – Горечь в водке – это уже не водка, а денатурат. Пойло! Горючее для заправки ламп и куросиновых кухонь «Примус».

– А это что? – потыкал Распутин пальцем в затейливые флаконы со стеклянными пробками, украшенными золотой фольгой с броскими этикетками «О де Колон».

– Парфюмерный товар, – охотно пояснил приказчик, – мы теперь не только вино, но и парфюм продаем. Жидкий…

– Вонь изо рта отбивать?

– Не только. Очень хорошо умасливает голову. Помогает в росте волос. Освежает лицо после бритья и умывания-с. Превосходный запах сохраняется надолго. Можно, конечно, использовать и как эликсир, и для полоскания можно-с, – поспешно добавил приказчик, увидев, как потяжелело, сделалось угрюмым лицо Распутина.

– Вот врет, – восхищенно произнес офицер, – даже не морщится! Ни в одном глазу вранье не отражается.

– Профессионал, – оценила приказчика спутница офицера, улыбнулась неожиданно привлекательно и печально.

Распутин засек эту улыбку – корнями волос на затылке, самим затылком, кожей почувствовал ее, оглянулся и сделал пальцем замысловатое, похожее на рыболовный крючок, движение.

– Два флакона – также в корзину!

– Слуш-юсь!

– Что-то не вижу шустовского коньяка, – строго проговорил Распутин.

– Один момент-с, сейчас специально достанем для вас из подвала. – Приказчик виновато улыбнулся. – Всего десять минут назад фура о четырех конях доставила коньяк, все бутылки спустили в подвал. – Он и тут врал, опытный приказчик, врал и при этом приятно улыбался.

Да на четырех битюгах на фронте тяжелые пушки возят, а для коньяка, что находится в подвале, для всего добра, скопившегося там, для бутылок, имеющихся в отделе старых вин, достаточно одного одра. Всего одного мохнатоногого битюга. И большого федера – широкой телеги на резиновом ходу, похожей на железнодорожную платформу…

Приказчик призывно щелкнул пальцами, но на щелканье никто не явился, и он, досадливо кашлянув в кулак, выкрикнул зычно, так, что на полке затряслись бутылки:

– Арсений!

– Ну и голосина! – восхитился поручик.

– Сколько шустовского? – спросил приказчик у Распутина.

– Три поллитровки.

– Арсений!