Царский витязь. Том 1

Он обернулся так стремительно, что едва светильник не выронил.

Перед ним в сумерках подземного хода стоял и улыбался Машкара.

Пока Ознобиша пытался заново утвердить пошатнувшийся мир, а огоньки светильников гасли на лезвии каменного лекарского ножа, Машкара взял его под локоть, повёл прочь.

– Чего испугался? – спросил он, выходя в срединную хоромину. – Я думал, ты видел меня. Я дважды заглядывал, пока ты в холостых книгах копался.

Ознобиша икал, тщась выдавить разумное слово.

– В холостых?..

– А каких ещё, если там нет ни единого узла, который захотелось бы раздёрнуть. Тебя старый мизгирь небось к ним приставил?

Ознобиша не вдруг сообразил, что столь непочтительные речи относились к Ваану.

– Он… ну…

– Знал бы ты, правдивый Мартхе, что за дивные перевои умели творить в старину! Их отказывали по наследству, наносили на родовые щиты, даже использовали вместо печатей… Ты ведь слышал об этой чудесной хитрости? Приходит грамотка, скреплённая шнурком, и сразу видно, тревожили её или нет!.. Сколько штанов я протёр в этой книжнице, сколько сжёг масла, вникая в труды мореплавателей, вышивальщиков и ткачей… а оказалось, с самого начала нужно было изучать письма. Идём, правдивый Мартхе, я тебе покажу репки и репейки, закрепы и захлёсты, навёртки и желваки!

Ознобиша не хотел никуда идти, но пережитый испуг взял своё. Он сделал шаг и другой. Ноги слегка заплетались…

Лягушачья шкурка

– Вот, вот, именно это мне в золотых коробочках дарили! – Боярыня Кука раскупорила тщательно замазанный горшочек, со сладкой тоской провела над ним носом. – Чуете, шелопутки?

Под крышкой была желтоватая смола, даже с виду вязкая и тягучая. В шатре сразу повис запах тухлой рыбы. Любопытно сунувшиеся малохи, отмахиваясь, подались прочь.

– Прости, матушка… Стерву кастную чуем.

– Эх вы, нескладихи, – беззлобно ругнулась боярыня. – Стерва!.. Думаете, чего не знаете, то вас и красит? Это ж морская слизь многоценная! В стольном Фойреге люди гибли, её из жемчужных раковин добывая!

Коснулась блестящей гладкой поверхности. Покинула мелкую завитушку следка. Напоказ облизнула палец, удовлетворённо кивнула:

– Та самая! Думала, помру не дождавшись.

– И зачем бы она, матушка?

На низком столике перед Кукой стояла яшмовая ступка. Вдоль длинной доски – кучками истолчённые порошки. Серо-зелёный, жёлтый, красный, белый да чёрный. Боярыня взяла медную чашечку, начала понемногу смешивать порошки:

– А затем, бестолковые, что без неё не сделаешь мазку-липо́к. Морщины с лица белого гнать, да так, чтоб пути назад не нашли. Чтоб до седых лет юницей свежей ходить.

Костяной ложечкой зачерпнула слизи, добавила немного масла, вновь тщательно перетёрла. Опустила чашку в жестяной ковшик, полный горячей воды. Накрыла, велела утвердить на жаровне. Малохи забыли иглы и веретёна, следя каждое движение белых рук. Они, конечно, знали простые средства, вроде толчёного клубня болотника или, на худой конец, муки́ с молоком, но Кука низошла к ним с высот, из другого мира. Сверялась с книгами, читала по писаному. Помнила, близко знала такое, чего им во сне не привидится. В золотых коробочках снадобья!..

– Побаяла бы, матушка.

– Как в царских хоромах ковры шёлковые ножкой топтала.

– Как тебя красные боярыни ревновали…

Кука откинулась на подушки. Закрыла книгу-сердечко. Мечтательно улыбнулась:

– Ещё б им ревностью не пылать, если в них самих мужьям ни глазу радости, ни беседы разумной, ни на ложе восторга! А тут мы, сударушки-посестре́и. Речи ласковые, краса ненаглядная, утехи неутолимые.

Бабы слушали. Пытались вообразить просторные каменные чертоги. Парчу, бархаты, дорогие меха. Тонкие пищи, сладкие вина, царское слово над пиршественным столом. Праздные дни боярынь, отдавших рабыням бесконечные заботы женства: кормить, одевать, шить, прясть, обстирывать.

– Да что ревность, нам эта беда как с гуся вода. Вот помню гадюку злосердую… жёнку Ардарушки моего, красного боярина Харавона. Ядом чёрным надеялась меня погубить! За красу лица, за разум светлый, за доброту! Другой бы от неё не спастись…

– А ты, матушка?

– А я с вами сижу, безгодными. Порно было Харавонихе лютовать: муж её позабросил, за меня поединком драться собрался!

– Да с кем бы?

– С праведным царевичем Гайдияром, ныне четвёртым в лествице. Ох, очами сверкали… Ковшик дайте сюда, беспутки. Пусть стынет.

О том, как мимоезжий праведный загляделся, готова хвастать почти всякая баба. Кука говорила совершенно обыденно.

– И… ты-то что, матушка? – спросила самая смелая. – Кого избрала?

Кука вдруг спрятала лицо рукавом. Грудь всколыхнуло рыдание.

– До них ли мне было, дуры! Когда лютая змеища моё дитятко златокудрое извела…

В шатре долго было тихо. Наконец раздался робкий голосок:

– Дальше-то что, матушка?

– А что дальше. Боярин обратно к жёнке притёк. А Гайдиярушко, соколик мой, по сию пору так и не женился.

Остывающая смесь во внутренней чашке стала бурой, гладкой, жирно блестела. Кука милостиво поманила одну из малох:

– Ну-ка, сядь ближе, головушку подними… Глазки прикрой.