Царский витязь. Том 1

Гусли еле слышно вздыхали. Переговаривались с тёмным ветром, цеплявшим натянутые тетивы шатров. Над Торожихой плыла долгая ночь, полная шёпотов, вещих снов, ожиданий.

На горке

Писарь Окул, не иначе, доводился забытым родичем Лихарю.

У самой Подхолмянки Ознобиша решился спросить его:

– Добрый господин… Куда поведёшь?

Лыжи мотались за спиной. В Чёрной Пятери учили разговаривать на бегу, но лошадь шла быстрой рысью. Писарь надменно глянул с седла:

– А в клетке на позор выставим. Смотрите, добрые люди: вот они, дикомыты!

– Я на левом берегу… – отрёкся Ознобиша.

Дыхание тут же сбилось. Через полсотни шагов на ум явились прощальные поношения Дыра. Стали бы в Невдахе ученика холить, чтобы на расправу отдать? Ученика, которого третий наследник именем наградил?..

Ох. Что угодно могло статься по нынешним временам. Сами царевичи порой умирали внезапно, странно и страшно.

Ноги тотчас отяжелели. Ремень путлища в ладони подмок, заскользил.

«Будет то, что будет. Даже если будет наоборот…»

Это бабушка Сквары так говорила. Мудрая у него была бабушка. Многое наперёд видела. Вместо позорной клетки и кровожадной толпы у ворот городка расположился поезд, гружённый в дальнюю дорогу. Три возка, недовольные оботуры, дюжие работники с копьями и кинжалами.

«А вот возьму и сбегу. Кого за меня казнить? Не Сквару же? Не Тадгу с Ардваном?.. Ладно… поглядим…»

– Мальчишку привёл? – спросил писаря купец. Зачем спросил, непонятно. Ознобиша стоял на виду.

– Привёл, батюшка Калита.

– Ну и ладно. Пусть помогает.

Меньшой Зяблик решил про себя больше не дознаваться у них, куда путь-дорожка. Сами смекнём! Он бегло оглядел вооружённых детинушек: домашнее войско. Ехали бы на север, в «дикое и страшное» Левобережье, опасная дружина рядом бы шла.

Тронувшись из Подхолмянки, тележный поезд остаток дня тянулся извилистыми дорогами через Ворошок. Ближе к вечеру, под грохот заоблачного кипуна, гружёные повозки миновали последние росстани, двинулись на восток. Дорога почти сразу отлого поползла вверх.

Здесь ощутимо слабело веяние Кияна. Ещё до середины изволока под ногами захрустел лёд. В сумерках походники вышли к перепутному двору, где кузова телег снимали с колёс, ставили на полозья. Оботуры начали принюхиваться и реветь. Дальше, безмерная и грозная в синеватых потёмках, дышала холодом белизна. Впереди лежал великий Бердоватый бедовник.

Ознобиша, сын зимней страны, ударил поясным поклоном снежному полю. Коснулся грязи и камней под ногами, радостно вдохнул полной грудью. Наконец-то отвязать со спины лыжи! Ощутить ожоги холода на щеках!..

Когда вынесли дымящуюся мису, оказалось, что посыльный Дыра плохо собрал Ознобишин мешок. А может, подшутить вздумал. Зяблик трижды перетряхнул свой заплечник, но так и не нашёл самого нужного за столом.

– В мешок ложка не уместилась! – поддел писарь. – У дикомытов ложка узка, цепляет по три куска!

– Надо развести, чтобы цепляла по шести, – принимаясь за кашу, подхватили возчики знакомую шутку.

Мысленно Ознобиша уже портил им лапки. Да не как попало, а чтобы разъехались в самое неподобное время. Это было настолько легко, что, пожалуй, и удовольствия не доставит. А ложку он завтра новую сделает. Это тоже нетрудно.

– Лови, мало́й! – окликнул работник, ведавший бытованием на привалах. – Руки́ не протянешь, сама небось не придёт.

Ознобиша благодарно поймал запасную ложку, в очередь потянулся к горячему.

– Чужой ложкой есть, обжорство нападёт, – хмыкнул Окул. – То-то господин обрадуется.

Он был белобрысый, почти как Лихарь. Только у стеня волосы вились длинной волной, у писаря – крутым мелким барашком. А морда! Две Лихаревы выкроить. И нос со смешно раздвоенным кончиком. Прямо как иные скоблёные подбородки.

– Они там, за Светынью, глотилы безотъедные, – степенно поддержал старшина возчиков. – Все это знают.

«Господина поминают, значит служить еду, – отлегло от сердца у Ознобиши. – Не в клетку…» Стало совсем радостно и легко. Он пристально уставился на дешёвую скатерть, на руку писаря. Вздохнул, скорбно изломил брови:

– Уж лучше глотилой жить, чем к родителям уйти, глаза распахнув и рот разинув от ужаса.

Затрапезники тоже посмотрели на стол. Оказывается, Окул увлёкся подначками и, в очередь почерпнув каши, забыл положить ложку. Так и держал её. Притом чашечкой вверх.

От такой повадки известно, какое лихо бывает. Именно то, которое предрекал Ознобиша.

Писарь разжал пальцы, отдёрнул руку. Резная кость брякнула по столу.

– Не стучал бы ты ложкой, добрый господин, – горестно попросил Ознобиша. – Помилуй Владычица, перессоримся… оговоры заглазные поползут, до места не доберёмся…

– Хорош друг друга пугать! – вмешался Калита, сидевший во главе трапезы. – У меня работники спорые, едоки скорые или бабы-визгухи?

– Да мы-то что… – тихонько вздохнул меньшой Зяблик.

К его удовольствию, все взгляды обратились на крепыша-писаря. Тут снова настал Ознобишин черёд опускать ложку в мису. Каша показалась ему необычайно вкусной.