Царский витязь. Том 2

Мир валился за край, печалиться ли о горшке остывшего яства? Ага. Придёт Ветер, станет пенять. Скажет, доброму державцу небо на голову падай, а люди должны быть накормлены. Как поступить?.. Мысли ползали скулящими слепыми щенками. Улыбка Ворона. Закаченные глаза Ознобиши. Кровь. Кровь…

– Источнику не до нас, может, к Лихарю подойти?

– Да ну. С пустым брюхом останешься.

– Ещё Ворона посоветуй спросить…

Стень пришёл в избу последним, сел, нахохлился у жаровни. Надёжное, крепко задуманное предприятие растекалось в кисель. «Матерь Милосердная, вразуми!..» Кто мог ждать, что обсевок воинского пути даст бой, а опытный Белозуб не сумеет оборониться? И его привезут умирающим, а у Бухарки в дороге ума не хватит добить мятежного райцу?…

…И дикомыт, залёгший отсыпаться после орудья, так некстати появится во дворе…

И наспех слаженная западня самого ловца ущемит.

«Да никак я боюсь? Кого? Наглого мальчишки, росшего у меня под пятой?..»

Ещё будет досуг поразмыслить об этом. Ныне главное, чтоб Ивенев брат учителю не предстал. Не сболтнул лишнего.

Всё ещё устроится, если время не прогадать. Умелый тычок в послушно склонённую голову Беримёда. Краткое жваканье тетивы. И взбуда на весь притон: «Ознобишку в порубе дострелили! Кто всех злей рвался казнить? Шагала где?!.»

Заскрипела дверь. Вошли Бухарка и Вьялец. Померклые, тощие, как ошпаренные ветошки. На них шикнули, они смотрели не понимая. Вьялец увидел лавку, сел, запрокинулся, немедля уснул. Бухарка ещё пытался держаться. Его окружили, стали шёпотом спрашивать. Ничего не добились. Он сел рядом с Вьяльцем, хотел говорить, сморился на полуслове.

Пора, решил Лихарь. Встал, молча вышел во двор.

Внутри дома плыл шепоток:

– Дозорных вздумал проведать.

– Или Беримёда. Вдруг Ознобишка опять побег мыслит?

– Куда ему наружу лезть без руки…

– Белозуб тоже думал – куда. А оно вона как.

Лыкаш будто проснулся. В братском доме имелась ещё и задняя дверь, прорубленная уже мораничами. И даже тайный лаз был, новым ложкам в науку. Молодой державец с достоинством перелез высокий порог, выбираясь на зады притона. Тотчас померещилась на плече рука стеня, беспощадная, как давеча у поруба: «Куда собрался, Воробыш?..»

«А учителя спросить иду, пожалует ли за братский стол!»

Получился бы въяве такой гордый ответ – не узнаешь, пока не изведаешь. Воровски пригибаясь, Лыкаш заспешил к малому дому. Достигнув, вскочил в сенцы, боком юркнул мимо смертных саней. Маленький жирник выхватывал из мрака обтянутое лицо Белозуба, по углам колебались непроглядные тени.

Ветер, выпроводив бесталанных орудников, расхаживал по избе, что-то взвешивал, решал. Лыкаш увидел перед собой его спину, бухнулся на колени:

– Батюшка источник…

Ветер отозвался, не оборачиваясь:

– Ты, сын, без году неделя державец. У Инберна за двадцать лет такой веры не сделалось, чтобы ко мне без спросу вбегать.

Лыкаш стукнул челом в белые скоблёные половицы:

– Накажи, батюшка! Дело откладки не терпит. Вели слово молвить…

Ветер наконец оглянулся. Посмотрел на трясущегося Воробыша, похолодел сам, но не выдал злого предчувствия, голос остался ровно-суровым:

– Сказывай, державец.

Лыкаш всхлипнул прямо в пол, наполовину от облегчения. Сумев донести, избавлял совесть от бремени, вручал более сильному.

– Ворон… вязню пальцы усёк…

Ветра с головы до пят прошла неслышная молния.

– Что?

– Ворон… – трудно сползло с окосневшего языка. – У поруба собравшись стояли… о казни рассуживали… брат наш выходил, нож доставал… Сам господину стеню говорил: довольно верность испытывать…

– За что, Правосудная… – хрипло вырвалось у источника. Миг спустя державец узрел всегдашнего Ветра, сосредоточенного, готового действовать. Великий котляр резко, требовательно спросил: – Чем началось? Какие речи вели? Вспоминай слово за слово! Без утайки!

Дело жизни, оплаченное годами трудов, качалось над бездной, однако всё можно было ещё спасти. Ветер знал это. Не впервые подобное переживал. Он справится, как прежде справлялся.

…Но ученик! Его ученик! Которого он привык думать, что знает лучше, чем тот сам себя знал!..

Лыкаш собрался с духом, хотел говорить. Снаружи донеслись выкрики, нарастающий гомон. Ударили колотушкой в гулкое сухое бревно, подвешенное на цепь.

Ветер, меняясь в лице, сразу бросился вон. Он-то думал, хуже быть уже не может, но там творилось что-то из рук вон скверное. Лыкаш устремился вслед, одержимый тем же предве́деньем.

Пока бежали, набат смолк.

Во дворе, у надпогребницы, стоял злой и озадаченный Лихарь. Перед ним сломанной куклой раскинулся в снегу Беримёд. Крышка поруба была открыта, пленного райцы след простыл.

Парни лезли друг дружке на плечи, заглядывая в провал поруба. Кто-то спрыгнул вниз с факелом – ещё раз обозреть все углы. Если не считать двух бочек с квашениной, глубокая срубная яма была пуста. Молодой моранич не поленился заглянуть даже под крышки. Никого.

– Выучили на свою голову, – бормотал Лихарь. – У Белозуба из пут утёк… Беримёда свалил…

Незадачливый сторож, по крайней мере, был жив. Мотал головой, собирал руки и ноги, силился говорить.

– Кто тебя? Ознобишка?

– Ы-ы-ы…