Царский витязь. Том 2

Когда сделались различимы лица, на мороз вышел большак. Встал впереди, опёрся, как подобало, на резной посох. Высокий, с умным и красивым лицом, опрятный, крепкий на вид, как всё его племя. Светел мысленно поставил твёржинцев рядом со здешним людом. Вздохнул: куда диким соколам против домовитых бобров. «Зато нас гнездарями не кличут, ручным племенем. Мы славе наследуем. Той, что на Смерёдине, на Кровавом мосту…»

Сеггар, шедший первым, лихо вскроил иртами снег прямо перед старейшиной.

– Здорово в избу, брат Боброк.

– Поди пожалуй, брат Неуступ, – раскатисто отозвался большак.

Они с Сеггаром обнялись, стали хлопать один другого по спине.

– Давненько ты нашими местами не проходил. Года полтора, почитай.

– Ныне в Путилино кружало спешу. Потыка Коготок встречи ждёт.

– Не поле огораживать ему идёшь? – почти по-настоящему испугался большак.

Сеггар засмеялся. Светел, кажется, впервые слышал, как он смеётся.

– Не моя это вера – на младшего побратима в поле вставать.

Боброк обводил взглядом пришлое воинство, улыбался, кивал… вновь обшаривал. Кого-то не находил.

– Первый витязь твой… Летень Мировщик, – не зная, как подступиться, выговорил он наконец. – Люди разное бают…

Ильгра оставила перемигиваться с парнями.

– Что же, примером?

– Да такое, что вовсе не верим. Будто злым дикомытам его продали, как кощея. Будто его кровью на удачу снег кропили при начале похода…

Деревенские помалу брали витязей в круг, парни важничали и робели, девки прятались, но сами цвели маковым цветом, глядели во все глаза.

– Люди правды не ведают, знай врут без стыда, – прогудел хмурый Гуляй. Среди местничей бочком переминалась полнотелая молодушка, он на неё косился, не подавал виду. – Вот как истинно было: Летеня мы на морозе бросили, надоел.

– Тебе, Гуляюшка, те не надоедают, кого по году не видишь, – долетел задорный бабий смех.

– Да что ж я вас, с дороги усталых, у ворот держу, – пристукнул посохом старейшина. – Поди пожалуй, государь Неуступ! Уж и мыльня согрета про вас, и хлеб напечён. Будем столы столовать, беседы беседовать…

Вновь прозвенел бабий голос, трепещущий весельем:

– И псов из собачника по дворам уже разобрали. Мха свежего, мягкого навезли ночлега вашего ради…

Дружина начала снимать лыжи, ближе подвигаться к воротам.

– У меня гусляр снова ходит, – похвастался Сеггар. – Крыла не вернёшь, что теперь. Отрочёнка вот взял. Погляжу, будет ли толк.

Вся деревня уставилась на отрочёнка. Светел встрепенулся, расправил грудь, покраснел, опять забыл все песни до единой. Боброк мазнул взглядом, как-то недовольно, словно радостная встреча оказалась подпорчена.

– Ты вот что, брат Неуступ… – выговорил он через великую силу. – В походе над тобой воля Божья, больше ничья. А тут, не серчай уж, место моё и устав мой. Покинь, ради Владычицы, за тыном отрока своего. Не надобно нам, по вере нашей, ни гусляров, ни струнного звону.

Светел рухнул с неба на землю. «С чего вообразил, будто своим стал…»

Сеггар остановился у самого тумана. Тёплый влажный воздух веял в лицо.

– Усерден ты стал в вере, брат Боброк.

– Станешь тут, – пояснил большак неохотно. – Отавин зеленец помнишь?

– Как не помнить. А что?

– А туда мораничей нанесло. С воинского пути. Сущее разорение учинили.

Обиды Светела рассыпались морозными бесплотными блёстками. «Мораничи! С воинского пути!»

– С чего вдруг? – спросил Сеггар спокойно. – Нешто детище сговорили котлу, да в срок раздумали отдавать?

– Если бы! Врасплох пришли силой ратной. И ну Отаве пенять: украл-де царское блюдо, тотчас вынь да положь. Сына, Щавея, избили всего, посейчас пластью лежит. Только его Отава женил…

– Сам ты тех мораничей видел?

– Не видел, – содрогнулся большак. – Миловала Правосудная. Слышали только, старшим был Ворон злолютый. Этот где ни пролетит… Хорошо ещё, не пожёг, как Лигуя в Поруднице! – Помолчал, вздохнул, довершил: – Ты прости уж, брат Неуступ. Щавея за весёлый нрав изломали-искровянили всего, а моим чадам какую казнь сотворят, дознавшись, что я гусляра привечал? Далека Чёрная Пятерь, да от Владычицы не укроешься… Сам знаешь, люди горазды по-своему перетолковывать! Как есть донесут, будто мы всей деревней Матерь Правосудную срамословили, хульные песни орали!

Сеггар задумчиво кивнул:

– Твоя правда, друже. Твоё место, твоя вера – закон… Ну а моя вера – где один из нас, там и знамя. Вороти лыжи, ребята. За Ярилиной Плешью встанем.

Светел настолько погрузился в ничтожество пополам с незримым геройством, что не сразу поверил. А поверил, сердце счастливо трепыхнулось, и окатило стыдом. «Это ради меня, значит, дружина без тёплой ночёвки дальше беги? Я же что, мне по-куропаточьи, у санок, дело привычное…» Хотелось об этом сказать. Вправду остаться одному на морозе: что́ дикомыту здешний мороз!.. Совесть требовала говорить, но Светел смолчал. Отроку след безмолвствовать, принимая волю вождя. А вредные заменки всё равно найдут чему посмеяться.