Фима
Маша.
Как царя?Фима.
Мы тогда в Москве были на свадьбе сестры моей двоюродной, Даши Корионовой. А в селе Покровском было гулянье. Столько народу там было, мы с Андреем там с гор катались. И вдруг как все закричат: «Царь едет! Царь!» Тут дядя Афанасий схватил меня на руки и поднял высоковысоко, чтоб я его разглядеть могла.Маша.
И какой же он из себя?Фима.
Ну, борода большая. Он мне сердитымпоказался. Я больше на царицу глядела. Красивая такая.
Маша.
Подожди, так это не нынешний был царь?Фима.
Ну конечно, нет. Отец его, МихаилФедорович. — А потом я еще раз в Москве была, у второй сестры на свадьбе.
Боярин Пушкин проходит через табор.
Пушкин.
Матушки, спать их укладывайте. Всем красавицам спать.Маша входит в свою кибитку. Пушкин видит ее и подмигивает.
Пушкин.
Ну почему я старый и женатый?За костром, вокруг которого сидят мужчины, остаются только Захар и Андрей.
Андрей
Захар
Ну вот, думал он, думал и додумался, что вера-то на самом деле у всех одна, а различия всякие -
они выеденного яйца не стоят. Ну и стал он про это другим рассказывать.
Андрей
Захар.
Ну. не то чтобы всем подряд. Но среди своих он многим говорил.Андрей.
И что же вышло?Захар.
Ну что, что? Испугались и донесли на неговластям. Стали его пытать, скажи, мол, кем научен и кого научить успел…
Андрей.
А он?Захар.
Ну что — он? Не выдержал пытки, так и умер.Андрей
Захар
Андрей.
Ну как же — так он умер как святой, а то бы мог наговорить на кого-нибудь. Мы бы, чай, тут с тобой не сидели.Захар.
А ты ведь, Андрей, хитрющий парень.Андрей.
Да, Захар Ильич, я очень хитрый. Но и ты хитер, что обо мне догадался. Меня ведь чаще за дурачка принимают.ГЛАВА ПЯТАЯ
1. Москва
Красиво убранная горница в господском доме. На широкой лавке, покрытой ковром, лежит мужчина средних лет в кафтане, отороченном мехом, и сафьяновых сапожках.
Входит красивая женщина ему под стать, поправляет головной убор, идет к пяльцам.
Аграфена.
Ох и мороз. — А у Талызиных что творится! Дым коромыслом. Свою девицу к смотринам готовят, да еще племянницу из Твери привезли. — Вот счастье, что наши дурехи уже замужем. Вовремя их разобрали, а, Петрович?Афанасий.
Да уж, вовремя! — Ты только подумай, какая подлость! Люди суетятся, переживают, едут невесть откуда, это ж какие деньги нужны! А при этом вся Москва знает, что Морозов обещал Илье Милославскому, и царицей будет только Мария Ильинична.Аграфена.
Ну уж прямо вся Москва. Ты знаешь, потому что тебе твой Трофим шепнул, Трофиму — его князь, а с князем небось сам Морозов поделился, мочи не было терпеть.Афанасий.
Ты что же хочешь сказать, что когда про подлость мало кто знает, она уже и не подлость?Аграфена.
Ох, Афанасий Петрович! Ну что ты взъелся? Люди же понимают, что всем царицами не быть. Девкам только забава, на царя посмотрят, себя покажут. Весь век потом вспоминать будут. И приезжие тоже в убытке не будут. В Москве побывают, еще и женихов здесь найдут, чай, красавицы все. А ты просто злюка.Афанасий.
Ах так! — Тебе сколько лет, Аграфена Никитишна?Аграфена.
Ох, благодетель мой! Так много, что и не припомню, со счету сбилась.Афанасий.
Ну а тридцать лет назад сколько тебе было?Аграфена.
Ну этого уж и подавно не помню. Может, чуток поменьше?Афанасий.
А что было тридцать лет назад, тоже не помнишь?Аграфена
(сАфанасий.
А то было, что царь Михаил Федорович женился. — Ты сейчас, Аграфена Никитишна, старая, да толстая. В дверь не пролазишь.Аграфена.
Бочком, батюшка, бочком.Афанасий.
А тридцать лет назад была красавица хоть куда. И если бы я к тому времени на тебе не женился, повели бы тебя на смотрины и, глядишь, оказалась бы ты на месте Марьи Хлоповой.Аграфена
Афанасий.
Так что зря ты меня злюкой называешь. Я тебя, может быть, от верной погибели спас.